|
- Может, взять их с собой в кегельбан поиграть в шары, когда дождь разойдется? - Они были бы счастливы. - Значит, стал красивее. Что же побудило тебя выйти замуж за такого гадкого утенка? - Тебя действительно мучает твоя работа? - Нет. - А что же? - Нам обязательно об этом говорить? - А почему бы и нет? - спросила она. - Я боюсь. Если мы начнем говорить, то можем уже не остановиться. - Давай. Пасуй на меня. Услышав команду, он будто расцвел; ей почудилось - хотя от слез все расплывалось перед глазами, - что плечи его распрямились, словно с них упали оковы, и он вдруг стал шириться, разбухать, как разбухают облака над пляжем. - Пошли, - сказал он и повел ее из кухни в гостиную, затем мимо большого старого камина - к фасадным окнам, смотревшим на вяз. На подоконнике, у самого переплета, лежала маленькая бурая кучка монеток, оранжевая бусинка из индейского ожерелья, которое Джоанна мастерила в школе, тусклый медный ключ от чего-то, чего ему уже никогда не открыть, - от чемоданов, сундука, детской копилки. Во время их разговора Джерри не переставая играл этими предметами, словно пытался выжать из них непреложный приказ, конечный приговор. - Тебе никогда не казалось, - спросил он, намеренно четко произнося слова, как если бы читал вслух детям, - что мы совершили ошибку? - Когда? - Когда поженились. - Разве мы не любили друг друга? - А это была любовь? - Я считала, что да. - Я тоже так считал. - Он ждал. И она откликнулась: - Да, тогда мне казалось именно так. - Но теперь не кажется. - Нет, кажется. По-моему, мы стали лучше ладить. - В постели? - А разве мы не об этом говорим? - Не только. Руфь, а тебя никогда не тянет выйти из игры до наступления конца? - О чем ты, Джерри? - Детка, я просто спрашиваю тебя, не совершаем ли мы страшной ошибки, намереваясь остаться в браке до конца жизни. У нее перехватило дыхание, почудилось, что кожа на лице застыла, как одна из стен этой замкнутой комнаты, ограниченной коричневым подоконником с кучкой монеток, низкими фиолетовыми облаками, на фоне которых бледными тенями вырисовывались веточки вяза, квадратом стекла, исполосованным каплями дождя. Голос Джерри окликнул ее: - Эй? - Что? - Не расстраивайся, - сказал он. - Это всего лишь предположение. Идея. - Что ты оставишь меня? - Что мы оставим друг друга. Ты сможешь вернуться в Нью-Йорк и снова стать художницей. Ведь ты же столько лет не писала. А жаль. - Ну, а как будет с детьми? - Я об этом думал - нельзя ли нам как-нибудь их поделить? Они могли бы видеться друг с другом и с нами, сколько захотят, и право же, все было бы не так уж плохо, лишь бы это соответствовало нашим обоюдным желаниям. - А какие же, собственно, должны быть наши желания? - Те самые, о которых мы сейчас говорим. Ты могла бы писать, и ходить босиком, и снова приблизиться к богеме. |
