Больше я не могу, я нащупываю молнию на ширинке и осторожно расстёгиваю её. Проверяю: Сильвия смотрит в другую сторону. Я вытягиваю пенис на свет божий. Я никогда не называю его своим пенисом, просто — пенис. Потому что я как-то никогда не считал его своим. Скорее ничьим. Или его собственным. Потом я ловлю её руку, бесстрастно скользящую по мне, и роняю её прямо куда не положено. Она хлопает там какое-то мгновение, достаточное, чтоб я почувствовал, какое это блаженство.

— Сигбьёрн! — визжит она. — Знаешь что!

— Ну пожалуйста, — соплю я как могу мягко, ещё сильнее зарываясь головой ей в колени.

— Никаких пожалуйста! Я не предполагала, что ты такой наглец.

И я не предполагал, коль уж на то пошло.

— Разве друзья не помогают друг другу в таких вещах? — спрашиваю я.

— Друзья, с которыми я общаюсь, — нет. И как ты себе понимаешь, что мы так вот, с бухты-барахты, раз — и стали такие прям друзья?

— Так пойдёт, — отвечаю я.

— Дьявол нахальный! — шипит она, но вдруг начинает хохотать, искренне. У неё под грудью, там, где я укрылся, всё ходит ходуном. — Это шантаж. Чистой воды безжалостный шантаж.

Но её рука неохотно возвращается на место, слегка сжимает его тремя пальцами и начинает поглаживать. Я не чувствую особого рвения с её стороны, но она делает это. Как ни хочется мне постонать, я прикусываю язык. Ни звука. И так понятно, что я зашёл дальше некуда.

Сильвия останавливается, наклоняется к столику, отпивает глоток из своего стоящего там наполовину пустого стакана с коньяком. Голова моя оказывается в капкане. Потом она откидывается назад и снова принимается за меня, на этот раз живее, возможно, нетерпеливее.

— Хорошо? — спрашивает она, долго не слыша от меня ни звука. Она, насколько я понимаю, из тех дам, которые привыкли добиваться успеха во всех своих начинаниях.

— Ага, — отвечаю я из недр шерстяного свитера. Я нюхом чувствую, что если она поначалу и мёрзла, то больше нет. Сопревшее тело источает запах. Мне он нравится.

Сильвия спрашивает, не поставить ли нам музыку.

— Я хочу увидеть тебя голой, — говорю я.

— Довольно с тебя, — отвечает она, не сбиваясь, как ни странно, с ритма.

— Я хочу увидеть тебя голой. Я ничего не сделаю, только посмотрю.

— Но я не хочу, чтобы ты видел меня голой. Лежи, не трепыхайся, а то уйду.

— Я видел тебя почти голой, — напоминаю я.

— Не ври.

— У тебя в квартире.

— Враки. Я не была голой.

— На тебе было немногим больше, чем ничего, — дразню я её.

— Не описать, чего только на мне не было, — отвечает она, и я вижу, что она решила подыграть мне. Хотя это не игрушки. Для меня, во всяком случае.

— А торс считается? — спрашиваю я, стараясь говорить философски-рассудительно.

— Считается торс, считается! Знаешь, что я тебе скажу — это в голове не укладывается. То ты рассказываешь всякие ужасы про своё детство, а через две секунды...

— Вот видишь, какая действенная терапия. Ну так что с торсом? — спрашиваю я. — Здесь у меня жарковато. Чувствуешь?

— Ничего я не чувствую. Потом, у тебя нет занавесок.

— Никто не подсматривает. Люди гораздо менее любопытны, чем ты думаешь.

— Чем я думаю? Я знаю! За мной один чудак шпионит постоянно.

— Сейчас он занят и не сможет заглянуть в окно.

Но во мне вдруг проклёвывается злость и ярость, и я собираюсь уже сказать, мол, ладно с ним с раздеванием, руками получше работай. Я бы так и сказал, когда бы она вдруг не отпустила руку, чтобы вцепиться в пуловер и стащить его через голову. Под ним оказался мягкий растянутый лифчик.