Евгений Кириллович («для друзей – просто Женя») был главным редактором «Вестника N ска». Он производил впечатление жизнерадостного оптимиста, был лыс, как бильярдный шар, и говорил без умолку… В комфортабельном автобусе, по хорошей дороге, с музыкой и несмолкающим Женей Танненбаумом до N ска доехали быстро. Смеркалось, синел снег, испятнанный заячьими следами, молчаливые стояли деревья. Красиво – безумно.

Весной девяносто шестого я уже проезжал по этому шоссе, но тогда красоты не замечал.

Мы миновали N ск – маленький, уютно лежащий в сугробах городок, дальше поехали по укатанной грунтовке. Сумерки загустели, снег в свете фар искрился, вдоль дороги стояли мощные ели… Трепал языком Женя. Мне хотелось дать ему «в башню», так, чтобы его «заклинило». Но не всегда наши желания совпадают с нашими возможностями.

– Моя фамилия, – сказал Танненбаум, – в переводе с немецкого означает ель.

– Ельцин, значит? спросил Соболин.

– О! Борис Николаевич! Великий реформатор! Великий. Я перед ним преклоняюсь, – ответил Женя и продекламировал:

– О Tannenbaum! О Tannenbaum! Wie grun sind deine Blatter.

Сам же и перевел:

– О ель! Как зелены твои листья… то есть, конечно, иголки. Прекрасное, могучее дерево. Я, знаете ли, испытываю с ним некое родство. Чувствую его дремучую языческую лохматость.

– У вас не только родство, – сказала, разглядывая лысую танненбаумановскую голову, Аня, – у вас и внешнее сходство несомненное.

– Могучее дерево, могучее, – согласился Женя. – Устремленное ввысь.

Я подмигнул Лукошкиной и показал ей большой палец.

– Да, – продолжал Женя, – устремленное ввысь, как… э э…

– Фаллос, – сказал я.

Жизнерадостно заржали Повзло и Соболин. «Фи!» – скривилась Лукошкина.

– Как фа?… – изумленно спросил Танненбаум. – Странно… я хотел сказать: как ракета.

– И я тоже. Фаллос. Так штатники называют свою новую ракету носитель. На Венеру полетит. Фаллос – он всегда на Венеру.

– А а, – уважительно произнес Женя, – я не знал… Фаллос.

***

Бывшая комсомольская база отдыха находилась на большой поляне посреди соснового леса. Посредине стояло двухэтажное строение в форме буквы "Т", поодаль были разбросаны отдельные домики, стилизованные под швейцарские шале. Светились окна, на стоянке сбились в стаю несколько автомобилей разной национальности и цены: от моей любимой отечественной «Нивы» до навороченной «тойоты лэндкрузер».

– Уже собирается народ, – сказал, кивнув на машины, Танненбаум. – Коллеги журналисты… акулы, так сказать, пера.

Мы тут, конечно, не столица… провинция.

Но есть очень острые перья. Очень острые.

Как… э э…

Я уже собрался подсказать Танненбауму, на что похожи острые журналистские перья, но Лукошкина сделала мне страшную морду.

– …как шпаги, – закончил свою мысль Женя. Он – определенно – любил глубокие, небанальные метафоры. Острые, как… фаллос.

***

Нас с почетом разместили в шале. Однако наши коттеджи только снаружи были загранично буржуазными. А вот внутри они отражали ностальгию нынешних хозяев по своей комсомольской молодости.