* * *

Нового редактора газеты Андрея Грустнова – я шапочно знала по его работе пресс секретарем петербургского отделения Общего банка – главного акционера «Сумерек». Я позвонила ему и без проблем договорилась о встрече.

Я сложила найденные документы в сумочку и отправилась обратно в редакцию «Сумерек», благо, идти было недалеко.

Грустнов принял меня в маленьком кабинете возле туалета.

– Извините, Валентина, – сказал он, – что принимаю вас в такой обстановке, но сами понимаете, половина помещений редакции сгорела, вот пришлось временно заселиться в этот кабинетик. Вы наверное, хотели поговорить со мной о пожаре.

– Да, – подтвердила я. – О пожаре и об обстоятельствах смены руководстве в «Сумерках Петербурга».

– Почему сняли Вронского? Это собирались сделать давно. И, на мой взгляд, сняли его совершено справедливо, хотя и несколько запоздало. Во первых, газета не развивалась. Тираж падал. План по доходам не выполнялся. Во вторых, банк давал газете деньги – на покрытие убытков. И деньги, заметьте, очень немаленькие. Но куда они исчезали, попав в газету, – никому неизвестно. Сотрудники получали мизерные зарплаты. А Вронский катался по заграницам. В итоге банк решил, что на месте редактора хорошо бы иметь человека, которому можно доверять. Так главным редактором назначили меня. То есть вы утверждаете, что Вронский воровал?

– Я ничего не утверждаю. Но и у меня, и у руководства банка есть подозрения.

Эти подозрения чем нибудь подтверждены?

– К сожалению, практически все финансовые документы сгорели.

– А пожар – это случайность?

– Возможно, и случайность. Но как то все очень вовремя случилось. Только Вронскому объявили, что он больше не редактор, как бац – и все сгорело.

– Вы собираетесь сообщать куда следует о своих подозрениях относительно Вронского? – спросила я.

– У нас нет документов, подтверждающих хищения. Если они найдутся – вопрос об обращении в органы будет решать совет директоров банка.

«Отдавать или не отдавать Грустнову найденные мной документы?» – вот какой вопрос мучил меня. Может быть, это именно те доказательства, которых недостает банкирам, чтобы обвинить Вронского в нечистоплотности. Я немного посомневалась, но мне стало жалко Вронского. А вдруг его посадят? Он же не выдержит тюрьмы! Нет, пусть лучше документы пока полежат у меня.

* * *

Я вышла на улицу. Было отвратительно холодно. Несколько минут я безуспешно боролась с зажигалкой, которая гасла на ветру, а когда наконец прикурила, передо мной резко затормозила красная «вольво». Дверца распахнулась, и я услышала голос Вронского: «Садитесь, Валечка!» Если бы не мерзкая погода, я никогда не приняла бы его приглашения.

Василий Петрович был настроен меланхолично.

– Ну как, вам удалось что нибудь выяснить? – спросил он.

– Ничего такого, из чего я могла бы вылепить ваш светлый образ, – ответила я.

– Я не имею никакого отношения к этому пожару, и мне же приходится оправдываться, – горестно вздохнул Вронский.

– Почему вы не сказали мне, что звонили Обнорскому? – взвилась я.

Вронский промолчал, и в его молчании было что то тревожное. Я вспомнила слова Бахтенко и почему то испугалась.

– Остановите машину!

– Что с вами, Валя? Я что, похож на похитителя? Взгляните, что творится на улице, или вы хотите простудиться?

– Куда мы едем? – спросила я, успокаиваясь.