– Ладно, – сказала Маринка, – я пошла… пока, стебки.

И она ушла, засунув руки в карманы куртки.

– Погуляем? – спросил я неуверенно.

– Дождь, – пожала плечами Вера. – И, если честно, нет настроения.

– Давай пойдем на площадку… спрячемся в «теремке».

– А у тебя сигареты есть?

– Есть… кажется. – Я пошарил по карманам и достал пачку «Родопи». Выяснилось, что сигарета последняя. – Во!

Есть… ты же не куришь.

– Вот и хочу попробовать…

– Как знаешь, – ответил я.

И мы пошли на детскую площадку с песочницей, уродливой горкой и теремком. Теплый сентябрьский вечер на излете бабьего лета сочился дождем, а рядом со мной сидела самая красивая девушка на свете. Я прикурил сигарету и передал ей. Тогда, в семьдесят девятом, я еще не слышал «Окурочка», и слова «…сам пьянел от того, как курила ты „Тройку“ с золотым на конце ободком» были мне неизвестны. Но именно так я ощущал…

«…Я пьянел от того, как курила ты „Тройку“ с золотым на конце ободком…»

Дым сигареты смешивался с ароматом духов, лицо и губы освещались при неумелых затяжках… Я пьянел! И даже сейчас, через двадцать лет, через семь с половиной тысяч дней, мне все еще кажется, что я сижу рядом с ней в этом теремочке… шуршат листья, дымится последняя в пачке сигарета.

…Из подъезда Владиковой кооперативной девятиэтажки вышли Владик и Сашка. Оба покачивались, оба несли по ведру.

Правая рука Владика была кое как перебинтована.

– У у, там места рябиновые, – горячо и громко говорил Сашка.

– Точно рябиновые? – строго спросил Владик.

– Рябиновые! А ягода, знаешь, какая крупная?

– Ну… какая, например?

– Во! – Сашка показал рукой нечто размером с картошину.

– Это нам подходит, – сказал Владик.

Пошатываясь, наши одноклассники прошли мимо нас.

– Там рябиновые места, – продолжал рассуждать Сашка. – Крупная ягода! А вкус!

– Да… каков у нее вкус?

– И зу мительный, – торжественно сказал Сашка, побрякивая оцинкованным ведром. – Раз попробуешь – потом тебя за уши не оттянешь. Это у нас строго!

– Эх, надо было рюкзак взять. – сказал Владик.

– Зачем? – спросил Сашка и икнул.

– Как – зачем? – удивился Владик. – Мы бы набрали по ведру, пересыпали в рюкзак и еще набрали бы по ведру.

Шаги, голоса, бряцанье ведер потихоньку стихали.

Места там рябиновые.

***

В сумочке у Веры заверещал телефон.

И я вдруг подумал: а что, если это звонит Владик?… Теперь уже, конечно, не Владик, а Владислав Игоревич. И все вопросы отпадут автоматом.

И Вера, видимо, подумала то же самое.

Она посмотрела на меня своими огромными глазами. Оттуда, из глубины двора на Гражданке. Я посмотрел на часы – 6.32.

Если телефон звонит в седьмом часу утра… что то ведь это означает?

Она откинула крышку сумочки, взяла изящную, миниатюрную трубку. Снова растерянно посмотрела на меня. Я пожал плечами.

– Алло! сказала Вера в трубку.

И лицо ее изменилось, потускнело. Я понял, что чуда не произошло. Чудеса вообще случаются очень редко. Один раз на одну человеческую жизнь. Или чуть чуть реже… Один раз на миллиард человеческих жизней.