Чудовище приблизилось и загнало его в угол. Каструни увидел как невероятно сильные руки снова тянутся к нему – и тут раздался жалобный стон лежащей на кровати обнаженной девушки гречанки.

Хумени на мгновение отвлекся, взгляд его дьявольских глаз упал на девушку. Каструни мгновенно воспользовался случаем и бросился на него, сильно ударив плечом. Чудовище пошатнулось, с размаху врезалось в небольшой столик, на котором стояла лампа, и опрокинуло его. Пламя тут же взметнулось вверх, по стенам заплясали тени. Почти сразу загорелось кружевное покрывало, а от него занялось и постельное белье.

Но дальше началось нечто странное: вместо того, чтобы возобновить атаку,

Хумени лишь мельком взглянул на противника, всего раз рыкнул (от разочарования, решил Каструни) и, бросившись к гречанке, принялся стаскивать ее с пылающей кровати. Поскольку и она, и остальные, были попросту использованы Хумени для осуществления своих отратительных целей и, предположительно, больше не представляли для него никакой ценности, он, по мнению Каструни, прежде всего должен бы был позаботиться о спасении собственной шкуры. Но, как бы то ни было, Каструни предоставилась вторая возможность сбежать – он стремглав кинулся через разбитую дверь спальни, в коридор, затем – в холл, и выскочил на свежий ночной воздух.

Позади за закрытыми ставнями окнами медленно разгоралось яркое оранжевое зарево и слышались хриплые крики Хумени. Перебравшись через невысокий окружающий сад заборчик, Каструни присел и оглянулся.

Из распахнутой парадной двери пошатываясь появился Хумени с девушкой гречанкой на плече, спустился по ступенькам и, отойдя на десяток шагов от горящего дома, положил ее на землю. Затем он поспешил обратно в холл, затянутый все более сгущающимся дымом, уже начинающим тонкими струйками просачиваться наружу из под ставней. Теперь Каструни выяснил и сделал все, что было возможно в его положении. Поэтому он уже повернулся было, чтобы уйти, на замер, снова услышав хриплый голос Хумени. Чудовище выкрикивало его имя! Он еще раз оглянулся.

Хумени стоял у открытого окна второй спальни. Он как раз выпихивал наружу девушку англичанку, нижняя часть тела которой была по прежнему оголена. Очевидно он намеревался спасти всех трех девушек, и теперь время от времени отвлекался от этого занятия лишь для того, чтобы в очередной раз выкрикнуть в ночь очередную угрозу:

– Слушай, Каструни! Слушай, ты, Димитриос, сын Костаса! Я уже начал было думать, что ты мертв, но теперь знаю, что это не так. Запомни же: тебе удалось нарушить мои планы в последний раз. Теперь, куда бы ты ни отправился, Каструни, я все равно найду тебя, и тогда ты по настоящему пожалеешь, что до сих пор жив!

Каструни знал, что слова этого существа вовсе не пустая угроза. Он попятился, развернулся и бросился в темноту, направляясь к пляжу. А откуда то сзади доносилось:

– Ты все еще сомневаешься в этом, Каструни? Неужели сомневаешься? Тогда, может, это тебя… – И он выкрикнул короткий отрывистый гортанный приказ на каком то то ли очень древнем, то ли просто незнакомом Каструни языке – приказ или заклинание? – закончившийся одним резким и ясно различимым словом: – Демогоргон!

Ответ последовал незамедлительно.

Та сверъестественная тишина, свидетелем которой стал Каструни, впервые приблизившись к вилле, сейчас показалась ему просто прелюдией к тому, что произошло: цикады, как по мановению волшебной палочки замолкли, а море, которое еще мгновение назад плескало о берег небольшими волнами, будто застыло. В тяжелом, ставшем вдруг почти осязаемым ночном воздухе подобно какому то неприятному запаху почувствовалось электрическое напряжение.

Каструни, то и дело оскальзываясь на камнях, добежал до одиноко стоящей оливы и укрылся за ней. Но, укрылся от чего? Он почувствовал как страх колотится в его груди, хотя и не знал, чего боится. О, да, конечно, он боялся этого чудовища Хумени – да и кто, будучи в здравом уме, не боялся бы? – но теперь ему казалось, что он боится уже и самой ночи и воцарившейся кругом ужасающей тишины.