— Ты живой? — спросила она.

— Живой, — ответил он.

— А я считала, что ты умер…

— Нет-нет! Я — живой!

Он очень боялся, что она растворится в пространстве, как очередная галлюцинация. Ему этого очень не хотелось.

— Эля! — крикнул он.

— Я иду!..

Она шла через улицу, как будто пересекала годы детства, юности и, наверное, судьбы…

Он обнял ее, и запах волос, кожи ворвался в его ноздри, как когда-то, проник в самое нутро и запустил сердце с такой скоростью, что он мог задохнугься.

— Эля!

— Вэл…

Они стояли, обнявшись, и шептали друг другу.

— Не было счастья, — признавался он.

— Не было, — соглашалась она.

— Какие-то ошметки…

— Как точно сказано…

— Я храню твои письма…

— Я храню память о тебе…

— Я давно не был дома…

— И я…

— Мама умерла… И отец… Под Сургутом… Сначала он, потом она…

— И мои — все… Мое тело изменилось…

— И мое… Разве это важно?

Она уткнулась всем лицом ему в грудь, словно хотела посмотреть, как сердце его колотится. Он не мешал ей, наоборот, прижимал все крепче.

— У меня муж и дочка.

— У меня жена и сын и сын, — сказал он.

— Наши ошметки счастья…

Они любили друг друга совсем по-другому, нежели когда-то, тогда, почти в детстве… В их слиянии не было и капли звериного, но много нежного и чувственного. Их тела словно извинялись за жизнь друг без друга.

Она шептала ему «Вэл», и его радовало это давно забытое имя, которое приносило память о детстве, отце, материнском запахе и о ней — совсем другой…

А потом она сказала, что случайно в Москве. Что она живет в Намибии, работает в дипмиссии, пошла по стопам родителей, которых расстреляли какие-то повстанцы.

— Я завтра улетаю…

Он лежал рядом с нею и думал, что в жизни ничего нельзя изменить, нельзя начать сначала и прожить по-другому. Все это очень банально, но и очень реально. Много сожаления, даже тоски по невозможному, или просто нервы ни к черту…

Он ушел, когда она спала, уронив тонкую белую руку с кровати на пол…

Он не видел, закрыв гостиничную дверь, как белое тело Эли изменило цвет, как женские ягодицы налились мужской силой, как нежные плечи вдруг раздались вширь, сделавшись мощными, как у борца… Она проснулась, обернула лицо к зеркалу и оказалась Карлом.

Он более не наслаждался пешей прогулкой, поймал машину и доехал до Лобного места.

Капитан Хорошкин узнал его и отдал честь.

На ПП его долго не пропускали, так как удостоверение осталось валяться на рабочем столе. Он был раздражен, но держал себя в руках. Потом за ним спустился руководитель аппарата Боря Шетников, и они поднялись в его приемную.

Секретарь-референт очень удивилась, так как была уверена, что Валерий Станиславович никуда не выходил. Она никак не могла пропустить момент его выхода… Но он все-таки вышел, и следующей ночью ей думалось, что она напрасно столько прожила на этом свете.

— Все хорошо, — проговорил он и исчез в своем кабинете.

Он тотчас прошел в личную комнату и заглянул в щель. В неизвестной комнате было темно, а из темноты пахло неприятно.

— Карл! — позвал он. — Карл!..

Ответа не последовало.

По селектору он связался с Шетниковым и попросил его раздобыть кусок ткани метра три.