Ничего, я тоже стану
смелее. Я скоро вернусь к ним - вот только напьюсь как следует.
Что я мог ему сказать? Все, что я говорил, только злило его. В конце
концов он ощупью нашел лестницу и скрылся наверху с бутылкой в руке. Я не
пытался ни остановить его, ни следовать за ним. Я стоял и смотрел, как он
уходит. Я вышел на безмолвную улицу.
2. ПОЯВЛЕНИЕ ТРИФФИДОВ
Это рассказ о событиях моей личной жизни. В нем упоминается огромное
количество вещей, исчезнувших навсегда, и я не могу вести его иначе, чем
употребляя слова, которыми мы имели обыкновение обозначать эти исчезнувшие
вещи, так что они должны остаться в рассказе. А чтобы была понятна общая
обстановка, мне придется вернуться к более давним временам, чем день, с
которого я начал.
Когда я был ребенком, наша семья - отец, мать и я - жила в южном
пригороде Лондона. У нас был маленький дом, который отец содержал
ежедневным добросовестным высиживанием за конторкой в департаменте
государственных сборов, и маленький сад, где отец работал еще более
добросовестно каждое лето. Мало что отличало нас от десяти или двенадцати
миллионов других людей, населявших тогда Лондон и его окрестности.
Отец был одним из тех виртуозов, которые способны в один миг получить
сумму целой колонки чисел - даже в тогдашних нелепых денежных единицах, -
и потому, вполне естественно, по его мнению, меня ждала карьера
бухгалтера. В результате моя неспособность дважды получить одинаковую
сумму одних и тех же слагаемых представлялась отцу явлением загадочным и
досадным. И мои преподаватели, пытавшиеся доказать мне, что ответы в
математике получаются логически, а не путем некоего мистического
вдохновения, один за другим отступались от меня в уверенности, что я не
способен к вычислениям. Отец, читая мои школьные табели, мрачнел, хотя во
всех других отношениях, кроме математики, табели выглядели вполне
прилично. Думаю, его мысль следовала таким путем: нет способности к числам
- нет понятия в финансах - нет денег.
- Право, не знаю, что с тобой будет. Что бы ты сам хотел делать? -
спрашивал он.
И лет до тринадцати или четырнадцати я, сознавая полную свою
никчемность, уныло качал головой и признавался, что не знаю.
Тогда отец тоже качал головой.
Для него мир резко делился на людей за конторками, занимавшихся
умственной работой, и людей без конторок, умственной работой не
занимавшихся и потому неумытых. Как он ухитрился сохранить такие
воззрения, которые успели устареть за целый век до него, я не знаю, но они
насквозь пропитали годы моего детства, и я только много позже осознал, что
неумение обращаться с числами совсем не обязательно обрекает меня на жизнь
дворника или судомойки. |