Общество весело подпевало Олегу, а Смирнов выпивал и закусывал. Наконец, Олег ладонью остановил струны и спросил:

– Тебе очень не нравится, Саня?

– Очень, – признался Смирнов. – Но разве я тебе мешаю?

– Нет. Злишь. Можно я про тебя песню напишу?

– Валяй. Только чтобы с именем, отчеством, фамилией. Чтобы я знаменитым стал.

– А не боишься?

– Тебя, что ли?

– Знаменитым стать.

– В Доме кино и его окрестностях – не боюсь.

– Тогда готовься. Завтра сочиню. Прямо так и будет называться «Подполковник Смирнов».

– Уже придумал, что там будет о подполковнике Смирнове?

– Ага. Как талантливый подполковник научился безупречно выполнять свои обязанности и совершать подвиги с закрытыми глазами.

– Прекратите, – потребовал Казарян. Он единственный знал, чем эта беседа может кончиться. И уже персонально, Олегу: – Дождешься ты когда-нибудь, Олежек. У подполковника рука тяжелая.

– Пусть попробует, – высокомерно заявил Торопов. В длительных перерывах между запоями он усердно качался, занимался каратэ и сильно гордился своей физической формой. Поэтому и одевался в маечки, фуфаечки, свитерочки, позволявшие выявить ширину груди и рельефность мускулатуры. На что и не замедлил намекнуть неунимавшийся подполковник:

– Никак не пойму… кто передо мной? Раф Валлоне? Бельмондо? Но мощен, мощен!

– Прекратите! – уже орал Казарян. А Жанна вытянула из тороповских рук гитару и, мило побренькивая на ней, спела смешным чистым голоском:

– А меня? Я ведь здесь – спросил взаправду дрогнувшим голосом в дымину пьяный Толя Никитский.

– Ты до того пьян, что тебя как бы и нет, – нагло выкрутилась Жанна и предложила вдруг: – Все на свежий воздух! Здесь же накурено как в школьном сортире!

Надышавшееся свежим воздухом за три недели экспедиции под завязку молчаливое большинство просто отправилось спать, две девицы остались прибираться в номере, так что любителей воздушных ванн оказалось шестеро. На лестничных переходах потерялся Никитский, так что на официальный плац вышли пятеро: Жанна, Сеня Саморуков, Казарян, Смирнов и Олег Торопов с гитарой.

В доме под красным знаменем ярко горели секретарские окна.

– Подпольный обком действует! – резюмировал Казарян.

– Споем что-нибудь партийно-комсомольское! – предложила Жанна и, обняв левую руку Смирнова, спросила шепотом: – А ты партийный, Санек?

– Ага, – подтвердил Смирнов, с приятностью ощущая тепло, исходящее от Жанны.

– А я – комсомолка, – созналась Жанна и добавила: – Была.

Всех слов песни Олег не знал и не знал, главное, вступительных трех строчек, он их промычал под музыку. Но четвертую спел громко:

А хор мальчиков и одна девочка дружно подхватили припев:

На испоганенное козлом крыльцо вышел бурят-милиционер.

– Здесь запрещено нарушать общественный порядок, – сообщил он.

– А где разрешено? – полюбопытствовала Жанна.

– У себя в Москве нарушайте! – отчаянно выкрикнул милиционер и скрылся за дубовыми дверями. Но представление на этом не кончилось, из гостиницы выскочил Борька Марченко, очумело огляделся, увидел первую пятерку, пожаловался:

– Больше не дают!

И кинулся из освещенного добротными фонарями цивилизованного прямоугольника в неизвестную туземную тьму.

– Борька, ты завтра в кадре! – завопил вслед ему режиссер-постановщик.

– По сценарию он в этом кадре должен быть с похмелья, – успокоил взволнованного творца Сеня Саморуков.