|
Марк всегда дарит именно то, что надо. В детстве он повел его к сапожнику, и тот сшил Саше высокие хромовые сапоги, таких ни у кого не было, ни во дворе, ни в школе, тогда он очень гордился сапогами и до сих пор помнил их запах, помнил и острый запах кожи и дегтя в каморке сапожника. Несколько раз в этот вечер Марка вызывали к телефону. Низким, властным голосом он отдавал приказания о фондах, лимитах, эшелонах, предупредил, что заночует на Арбате, и велел прислать машину к восьми утра. Вернувшись в комнату, Марк покосился на бутылку. - Ого! - Пей, товарищ, покуда пьется, горе жизни заливай, - запел Саша любимую песню Марка. От него и услышал ее давно, мальчишкой еще. - Тише, о тише, все заботы прочь в эту ночь, - подтянул Марк, - так? - Именно! - Саша запел снова: Завтра, может, в эту пору Здесь появится Чека, И, быть может, в эту пору Расстреляем Колчака... Голос и слух он унаследовал от матери, когда-то ее приглашали петь на радио, но отец не пустил. Завтра, может, в эту пору К нам товарищи придут, А быть может, в ту же пору На расстрел нас поведут. - Хорошая песня, - сказал Марк. - Только поете вы ее плохо, - заметила Софья Александровна, - как хор слепцов. - Дуэт слепцов, - рассмеялся Марк. Ему постелили на диване, Саша лег на парусиновой дачке. Марк снял пиджак, подтяжки, сорочку и, оставшись в нижней рубашке, обшитой по вороту и на рукавах узорной голубой тесьмой, отправился в ванную. Ожидая его, Саша лежал, закинув руки за голову... После заседания, сбегая по лестнице, Янсон похлопал его по плечу. Этот единственный добрый и ободряющий жест только подчеркнул пустоту, которую ощутил Саша. Другие делали вид, что торопятся, кто домой, кто в столовую. По дороге к трамвайной остановке, на грязной мостовой развороченного пригорода, его обогнала черная легковая машина. Глинская сидела впереди, повернув голову, что-то говорила сидевшим сзади. И то, как они разговаривали и промчались мимо, не заметив в не думая о нем, опять вызвало ощущение пустоты, несправедливой отверженности. Глинскую Саша знал еще по школе, видел на заседаниях родительского комитета, ее сын Ян учился с ним в одном классе - мрачный, неразговорчивый малый, интересовавшийся только альпинизмом. Она была женой работника Коминтерна, польский акцент придавал ее категоричным высказываниям оттенок неестественности. И все же казалось, что Глинская не смолчит на бюро, за общежития она отвечает не меньше Криворучко. А она промолчала. Вернулся Марк, умытый, свежий, вынул из саквояжа одеколон, протерся, лег на диван, поворочался, устраиваясь поудобнее, снял очки и близоруко поискал, куда их положить. Некоторое время они лежали молча, потом Саша спросил: - Зачем тебя Сталин вызывал? - Меня вызывал не Сталин, а вызвали, чтобы передать его указание. |
