|
Другой отвечал ему: «У всего один конец — смерть. Умереть по воле Бога уж лучше, чем от дубинки надсмотрщика. Так будем пить и курить гашиш!» И они затягивали грустную песню, вплетая в нее слова разочарования, нужды и унижения. Или же запевали что-нибудь пошлое, отчего женщины и мужчины, ищущие покоя и утешения, затыкали уши. Когда кого-нибудь охватывала тоска, он говорил: «Так предписано. Ни Габаль, ни Рифаа, ни Касем не помогли нам. Наша судьба — жить на дне и превратиться в пыль». Как ни удивительно, даже после всего этого наша улица все еще оставалась предметом зависти. Соседи показывали в нашу сторону и с восхищением произносили: «Улица аль-Габаляуи!». А мы мрачнели и молча прятались по углам, довольствуясь воспоминаниями о славном прошлом или прислушиваясь ко внутреннему голосу, который нашептывал: «Ведь завтра может произойти то, что уже происходило?! Вновь станут реальностью мечты, о которых поет ребаб, и несправедливость в нашем мире исчезнет».
93
Однажды уже ближе к вечеру на улице заметили странного юношу, пришедшего со стороны пустыни, которого сопровождал другой — пониже ростом. Юноша был одет в серую галабею прямо на голое тело. Он туго подвязался поясом, отчего верхняя часть галабеи надулась и оттопырилась под тяжестью предметов, спрятанных за пазухой. На ногах были облезлые изношенные шлепки. Густые волосы растрепаны, смуглая кожа, круглые глаза и острый взгляд, проницательный и беспокойный. В движениях его чувствовалась уверенность и решительность. Он ненадолго остановился перед Большим Домом, затем не спеша продолжил свой путь. Его товарищ последовал за ним. Юноша не мог остаться незамеченным, он привлекал к себе взгляды, и люди думали про себя: «Чужак на нашей улице! Какая наглость!» То же читалось в глазах торговцев, владельцев лавок, посетителей кофеен и просто выглянувших из окна и даже в глазах собак и кошек. Юноше показалось, что и мухи демонстративно сторонятся его из презрения. Мальчишки оборачивались на него с вызовом, одни подходили совсем близко, другие целились из рогаток или подбирали с земли камешки. Он дружелюбно улыбнулся, сунул руку за пазуху, вытащил мятные леденцы и предложил им. Мальчишки с радостью набросились на угощение, запихали конфеты в рот и с удивлением уставились на незнакомца. Не переставая улыбаться, юноша обратился к ним: — Не сдает ли здесь кто подвал? Тому, кто укажет мне, обещаю кулек мятных сладостей. Женщина, сидевшая на земле перед домом, спросила его: — Да кто ты такой, чтобы селиться на нашей улице? Он засмеялся: — Я Арафа, такой же сын улицы, как остальные. Меня долго не было, но теперь я вернулся. Женщина вгляделась ему в лицо: — Чей ты сын? Он рассмеялся еще сильнее: — Джахши, да упокоит Бог ее душу. Ты знала ее? — Джахши, дочери Зейна?! — Да, той самой! Другая женщина, которая, прислонившись спиной к стене, вычесывала у ребенка голову, проговорила: — Когда ты был совсем маленьким, я хаживала к твоей матери. Ты сильно изменился, но глаза остались те же. — А где твоя мать? Да примет Господь ее душу! Да помилует ее Господь! О, Джахши! — Да продлит Господь твои годы! — сказал он ей, довольный. — Может быть, ты мне скажешь, нет ли здесь свободного подвала? Женщина посмотрела на него своими подслеповатыми глазами и спросила: — А что вернуло тебя сюда через столько лет? Подражая мудрецам, он ответил: — Живых всегда тянет на свою улицу, к родным. Она указала на один из домов в квартале Рифаа: — Вон там есть подвал. Он опустел, с тех пор как женщина, жившая там, сгорела. Да смилуется над ней Господь! Это тебя не пугает? Женщина, выглянувшая из окна, расхохоталась: — Это ж мужчина! Его самого демоны боятся! Он поднял голову и сделал вид, что ему тоже смешно. |
