Она стала оправдываться:

— Я промывала его теплой водой. Я так занята работой, что мне было не до того.

— Ты не должна забывать о своем здоровье! Особенно если речь идет о таких красивых глазах, как у тебя.

Она смущенно улыбнулась этой похвале. Он протянул руку к полке за спиной, снял банку, вытащил из нее кулек и сказал:

— Вот это надо высыпать на платок, подержать над паром, а затем привязать к глазу на всю ночь. Прикладывай, пока левый глаз не станет таким же красивым, как правый!

Она взяла кулек и достала из кармана кошелек, чтобы расплатиться. Он рассмеялся:

— Нет. Ты мне ничего не должна. Мы соседи и друзья!

— Но ты же платишь нам за чай.

Он уклонился:

— Но ведь я плачу твоему отцу, этому почтенному человеку. Я так хочу познакомиться с ним! Мне жаль, что в таком возрасте он вынужден работать!

— У него отменное здоровье, — гордо ответила она. — Дома ему скучно сидеть. Так он предается печальным мыслям. Ведь он был свидетелем тех событий, которые привели Касема к управлению улицей.

На лице Арафы появился интерес.

— Правда? — переспросил он. — Твой отец был одним из товарищей Касема?

— Нет. Но он был счастлив, когда правил Касем. До сих пор он горюет по тем временам.

— Я хочу познакомиться с ним и послушать его рассказы.

— Даже не упоминай при нем! — перебила она его. — Лучше ему забыть об этом навсегда. Однажды он выпил в винной лавке с друзьями и, опьянев, во весь голос стал требовать, чтобы вернули порядки времен Касема. А как только он вернулся в квартал, Сантури набросился на него и колотил до тех пор, пока отец не потерял сознание.

Арафа с грустью выслушал историю, потом в упор посмотрел на Аватеф и сказал, будто намекая на что-то:

— Никто не будет чувствовать себя в безопасности, пока есть надсмотрщики!

Она быстро взглянула на него и отвела взгляд, словно спрашивая: что он на самом деле хотел этим сказать?

— Поверь мне, никому не будет спокойной жизни, — сказала она.

Он с сочувствием прикусил губу.

— Я видел, как Сантури смотрел на тебя своими наглыми глазами.

Улыбка пропала с ее лица.

— Бог ему судья!

— Девушкам, наверное, льстит, когда они нравятся надсмотрщикам? — подозрительно спросил Арафа.

— У него уже четыре жены!

Сердце его замерло, и он спросил:

— А если ему это не помеха?

— Я возненавидела его с тех пор, как он избил отца, — резко ответила Аватеф. — Надсмотрщики все такие. У них нет сердца. Они забирают дань с таким важным видом, будто облагодетельствовали нас.

Довольный ее ответом, Арафа оживился:

— Я согласен, Аватеф! Как прав был Касем, когда уничтожил их! Но они появляются вновь, как ячмень на больном глазу.

— Поэтому мой отец и тоскует по временам Касема!

Арафа задумчиво покачал головой.

— Другие тоже сокрушаются по временам Габаля и Рифаа. Но прошлого не вернешь!

— Ты так считаешь, потому что не жил при Касеме, как отец, — заносчиво сказала она.

— А ты жила?

— Отец рассказывал мне.

— Мать тоже мне рассказывала. Но что толку от этого? Разве это избавит нас от надсмотрщиков? Моя мать пострадала от них. Ее уже нет, а они все порочат ее имя.

— Правда?!

Он помрачнел, как мутнеет стакан чистой воды, если насыпать в него грязь и песок.

— Поэтому я боюсь за тебя, Аватеф! Надсмотрщики угрожают нашей чести, нашему достатку, миру и любви.