— Кто знает? Наша улица рассказывает свои легенды, мы же с тобой заняты здесь конкретным делом, но не чувствуем себя в безопасности. Завтра может прийти Агаг и отнять у нас все, что мы заработали. А если я соберусь просить руки Аватеф, то получу дубинкой от Сантури, как каждый из нашего квартала. Все, что омрачает мое счастье, лишает счастья и всю улицу. Я себя не чувствую в безопасности, и никто не чувствует по той же причине. Я не надсмотрщик и не избранник аль-Габаляуи, но я владею такими чудесами, в которых заключается сила, неведомая Габалю, Рифаа и Касему вместе взятым.

Он поднял бутылку, будто собираясь швырнуть ее, но вернул Ханашу со словами:

— Сегодня испытаем у горы… Не хмурься! Где твой настрой?

Арафа вышел из лаборатории и прильнул к окну. Он присел на диване на корточки и уставился на передвижную кофейню напротив. Медленно наступала ночь. Слышался голос Аватеф, приглашающий выпить стакан чая или кофе. Она избегала смотреть на его окно, а это значило, что она все время думала о нем. На ее лице, как появившаяся на небе звезда, мерцала улыбка. Арафа тоже улыбался. Его сердце наполнилось радостью, и он поклялся себе, что будет каждое утро причесывать свои непокорные волосы. Со стороны аль-Гамалии послышался шум: толпа преследовала вора. В кофейне заиграл ребаб, и поэт начал вечер словами:

Первое восхищение — управляющему господину Кадри.

Второе восхищение — нашему надсмотрщику Саадулле.

А третье — надсмотрщику нашего квартала Агагу.

Арафа резко пришел в себя, бросив мечтать. Раздраженный, он произнес: «Когда наконец закончатся эти сказки? Что толку слушать их ночи напролет? Однажды поэт запоет, и ты очнешься, улица страданий…»

97

С дядюшкой Шакруном творилось неладное. Иногда он произносил громкие речи, будто выступая перед толпой, и тогда говорили: «Это старость!» Иногда ужасно сердился по пустякам или вообще без причины, и тогда опять говорили: «Старость!» А порой он подолгу молчал, даже когда к нему обращались. «Старость!» — говорили люди. Бывало, он нес такую чушь, что слушавшие его восклицали с сочувствием: «Храни нас Бог от такого конца!» Арафа часто участливо наблюдал за ним сквозь оконную решетку. «Почтенный человек, — думал он, — несмотря на рваную одежду и неопрятность. На его изможденном лице отпечатались страдания, пережитые им после того, как прошли времена Касема. Ему не посчастливилось быть современником Касема, жить в справедливости и мире, получать свою долю с доходов имения, видеть, как возводят новые дома за счет имения, а потом стать свидетелем того, как все это прекратилось по приказу Кадри. Несчастный человек! Он живет дольше, чем может вынести. Арафа увидел Аватеф: после того как у нее прошел глаз, ничто не портило ее лицо. Он перевел взгляд с отца на дочь и с улыбкой крикнул ей:

— Напои чаем, будь добра!

Она поднесла ему стакан, а он, чтобы задержать ее рядом с собой, не спешил брать заказ из ее рук.

— Поздравляю, ты выздоровела, роза нашей улицы!

Она ответила с улыбкой:

— Благодаря Всевышнему и тебе!

Он взял стакан так, чтобы коснуться ее пальцев. Она отошла, демонстрируя своей походкой, что она с удовольствием приняла это ухаживание. Можно было предпринимать решительные шаги. Смелости ему было не занимать, но следовало обдумать, что делать с Сантури. Дядюшка Шакрун с дочкой теперь постоянно попадаются на глаза надсмотрщику, который ходит по этой дороге. Шакрун уже не в состоянии справляться с тележкой, поэтому и поставил здесь эту злополучную кофейню. Издалека донеслись громкие голоса. Прохожие обернулись в сторону аль-Гамалии. Из-за поворота появилась повозка с женщинами, которые пели и хлопали в ладоши.