Он думал о том, как искупить свое преступление. Подвигов Габаля, Рифаа и Касема было бы недостаточно. Недостаточно и избавить квартал от зла управляющего и надсмотрщиков. Недостаточно будет погубить свою душу в схватке. Недостаточно обучить всех премудростям волшебства и открыть людям его пользу. Искупить вину можно только одним способом — достигнуть такого мастерства, чтобы стало возможным вернуть аль-Габаляуи к жизни! Аль-Габаляуи, которого убить оказалось легче, чем увидеть. Ему нужны силы, чтобы на сердце затянулась кровоточащая рана. Какие лживые слезы проливают надсмотрщики! Однако его грех тяжелее, нежели их грехи.
Надсмотрщики сидели молча, сгорая со стыда. Какое унижение! Завтра во всех кварталах будут говорить, что аль-Габаляуи был убит в собственном доме, а надсмотрщики в это время курили гашиш. Поэтому они и бросали по сторонам мстительные взгляды.
Когда поздно ночью Арафа вернулся в подвал, он прижал к себе Аватеф и взмолился:
— Скажи мне честно, ты считаешь меня преступником?
Она ласково ответила:
— Ты хороший человек, Арафа. Самый лучший из тех, что я встречала. Но ты несчастнее их!
Он прикрыл глаза со словами:
— Никто не испытывал такой боли, как я.
— Да… Я знаю.
Она поцеловала его холодными губами, прошептав:
— Боюсь, нас настигнет проклятье!
Арафа отвел взгляд в сторону.
— Я не могу быть спокоен, — сказал Ханаш. — Рано или поздно правда откроется. Невозможно представить, чтобы об аль-Габаляуи было известно все: откуда он происходит, как приобрел имение, что стало с его детьми, о его беседах с Габалем, Рифаа и Касемом, и только его смерть оставалась окутана тайной!
С раздражением выдохнув, Арафа спросил его:
— А другой план, кроме бегства, у тебя есть?
Ханаш замолк.
— А у меня есть план, — продолжил Арафа. — Только мне надо успокоиться относительно себя, прежде чем приступать к его выполнению. Я не смогу работать, если буду продолжать считать себя преступником.
— Ты невиновен, — равнодушно произнес Ханаш.
— Я буду работать, Ханаш, — резко ответил Арафа. — Не бойся за нас. Улица позабудет об этом преступлении в свете новых событий. Произойдут чудеса. И самым главным чудом будет возвращение аль-Габаляуи к жизни.
Аватеф ахнула, а Ханаш спросил, нахмурившись:
— Ты с ума сошел?
Но Арафа твердил как одержимый:
— Лишь одно слово нашего деда могло подвигнуть лучших его потомков на поступки. Но смерть его потрясла людей сильнее всяких слов. И верный его сын должен сделать все, чтобы занять его место, чтобы стать им. Ты понял?
104
Когда последние звуки в квартале смолкли, Арафа собрался выйти из подвала. Аватеф с красными от слез глазами проводила его до конца коридора и сказала, прощаясь:
— Да хранит тебя Господь!
Ханаш же настаивал:
— Почему мне не пойти с тобой?
— Одному легче скрыться, чем двоим, — ответил Арафа.
Похлопывая Арафу по спине, Ханаш посоветовал:
— Бутылку применяй только в самом крайнем случае.
Арафа кивнул в знак согласия и вышел. Он окинул взглядом погруженный в темноту квартал и направился в сторону аль-Гамалии. Проделав огромный крюк через улицу аль-Ватавит, аль-Даррасу и пустыню за Большим Домом, с тыльной северной стороны, выходящей на пустыню, он подошел к дому Саадаллы. Его интересовало место ближе к центру стены. Он нащупал камень, отодвинул его и нырнул в лаз, который они с Ханашем рыли по ночам. До конца он прополз на животе, убрал тонкий заслон и оказался в саду дома главного надсмотрщика. |