– Простенький прием! Боль в спине! Ты что, спал? Что ты делал?

– Я же говорю – я употребил простенький прием. А ранение поверхностное.

– Ладно, спасибо и на этом, – проворчал Чиун, добавив по корейски, что Римо на редкость неблагодарный тип, раз позволяет каким то подонкам уничтожить то, что сделал из него Чиун, Рискуя своей жизнью, Римо попросту глумится над высшими ценностями Синанджу.

– Я это запомню, папочка, – проговорил Римо с вымученной улыбкой.

– Имей в виду, речь идет не о жизни какого то никчемного белого. Я то надеялся, что отучил тебя от глупой отваги, которой бравирует Запад и из за которой люди забывают про полезнейшее чувство – страх.

– Ладно, ладно. Хватит брюзжать. Я понятия не имею, откуда в меня выстрелили.

– Неведение еще хуже, чем отвага.

– Я не знаю, как это произошло. – Перейдя на корейский, чтобы его не понял шофер, Римо поведал в подробностях о своих действиях в кабинете Уорнера Пелла и о поведении остальных людей, находившихся там.

– А что там делал ребенок? – спросил Чиун.

– Мальчишка? Кажется, ничего.

– Когда ты выбивал из рук полицейских револьверы, то думал о револьверах. Поэтому они и не причинили тебе вреда.

– Один все таки причинил.

– Чей?

– Не знаю.

– Значит, выстрел был произведен не из револьвера полицейского. Это совершенно точно. Человек, глядящий на меч, может погибнуть от камня, человек, глядящий на меч и на камень, может погибнуть от дубины. Но тот, кто полностью использует органы чувств, никогда не погибнет от предметов, на которые смотрит.

– Я – Мастер Синанджу. Я полностью использую органы чувств.

– В теле есть орган, именуемый дробилкой.

– Ты имеешь в виду аппендикс?

– Мы называем его дробилкой. Когда то давно этот орган дробил грубую пищу. Потом человек стал питаться злаками, и этот орган перестал работать. Если бы человеку пришлось теперь съесть рыбу со всей чешуей, он бы поранил себе внутренности, потому что дробилка не работает, хотя она и есть в организме.

– К чему ты клонишь? Я нуждаюсь в твоих байках еще меньше, чем в перитоните.

– Ты всегда нуждался в моих байках, потому что они помогают тебе понять, что к чему.

– Какое отношение имеет мой аппендикс ко всему остальному?

– Ясное ясно и так. Неясное – тем более.

– Ну да, – поморщился Римо. – Рыбья чешуя. В меня вонзилась рыбья чешуя. А я то думал, что схлопотал в спину пулю! Надеюсь, это не был крючок с червяком?

– Высмеивая меня, ты признаешь, что случившееся выше твоего понимания.

– Скорее, за пределами его.

– Не стоит объяснять загадки вселенной жабе.

– И все таки попробуй. Если бы мы перешли на английский, ты, наверное, перестал бы говорить загадками.

Боль отпускала Римо по мере того, как рука Чиуна массировала нервные окончания вокруг раны.

– Загадками? Для болвана, сидящего в темноте, самая большая загадка – свеча! Куда девается темнота? Дело тут вовсе не в свече, а в болване.

Чиун умолк, словно воды в рот набрал. Римо принялся его тормошить, и в итоге Чиун сдался.

– Какое из чувств, не нужных тебе в тот момент, было отключено?

– Никакое.

– Ошибаешься. Оно отключилось так незаметно, что ты этого даже не заподозрил.

– Чувство?..

– Ты смотрел на револьверы. А на что ты не смотрел? На то, что не представляло для тебя опасности, верно? А что не представляло для тебя опасности? Неужели ты не знаешь, что не представляло для тебя опасности? Подумай.