По привычке он то и дело поглядывал по сторонам и прислушивался к незнакомым звукам, ибо даже здесь, на земле Редингтонов, паломники не были защищены от воров. Но вокруг не было ни души. Только желтоглавые лютики качались на тонких, высоких стебельках, и весело чирикали воробьи.

Никто из паломников не осмеливался к нему приближаться. Все они шли позади, скучившись вокруг Вдовы и слушая ее трескотню. До него долетел смех Доминики. Это он — он и больше никто — должен был смешить ее, но вместо этого, растеряв всю свою обкатанную во Франции галантность, повел себя как раздражительный боров и спугнул ее.

Впрочем, не он один в этом виноват. Как можно очаровать девицу, которая не ведает правил игры и непрестанно возводит очи к небесам, отказываясь замечать земные радости?

Наслаждаясь моментом покоя, он вдохнул полной грудью сладкий английский воздух. Жить сегодняшним днем — вот и все, что ему осталось. Вспоминать прошлое слишком болезненно. Что касается будущего… Никакие потуги при жизни заработать себе место в раю не принесут плодов. Господь одинаково жесток ко всем — и к грешникам, и к праведникам.

Доминика определенно была праведницей. А может, просто еще не сталкивалась с соблазном. Ничего. Скоро он это исправит. Одного взгляда на ее бездонные синие глаза было достаточно, чтобы понять: рано или поздно кто-нибудь совратит ее. Так почему не ему быть первым?

Он позволил себе развить эту мысль до конца. Ника в его объятьях, медовая река ее волос струится по его телу… Полные, налитые груди вздрагивают под его губами… Хорошо, что он идет впереди, и никому не видно, как его плоть отозвалась на эти фантазии.

Его влекло к ней. Влечение упрощало его задачу, но не было обязательным условием. Как ему самому необязательно было нравиться шлюхам, которых он покупал на Роуз-стрит. Как и они, он согласился на это ради денег.

Гаррен почувствовал себя нечистым.

Нет. Дело было не только в деньгах. В нем видели либо святого, либо грешника. Орудие Божье или жадного до наживы наемника. Он не был ни тем, ни другим. Кем бы его не считали, не деньги были ему нужны.

«Мое место в монастыре», — сказала Доминика. А где его место? Не в монастыре, это уж точно. Где прошло твое детство, Гаррен-из-ниоткуда? Гаррен Бездомный. Гаррен Никто.

Дом. Сейчас и не вспомнить, как он выглядел. Серая каменная твердыня под серыми небесами. Раскидистые кроны деревьев. Неизменный на протяжении года лес. Одна башня или две? Всегда начеку. Всегда в ожидании нападения с любой стороны нечеткой границы. Крики английских солдат вперемешку с боевым кличем шотландцев. В шесть лет он уехал и вернулся только одиннадцать лет спустя — на несколько жутких недель, когда на землю черным ливнем обрушилась Смерть.

Запах вереска иногда воскрешал в его памяти картинки из детства. Его матери нравился запах вереска. Она даже набила его высушенными цветами подушечку, сидя на которой Гаррен слушал ее рассказы о том, как Христос творил чудеса, обращал воду в вино и преумножал хлеба.

Глупые сказки. Он понял это вовремя, как раз перед тем, как ему предстояло принести обет бедности, целомудрия и послушания.

Он прогнал непрошенные воспоминания. Прошлое есть прошлое. Его не изменишь и не вернешь. Нужно жить сегодняшним днем. Он окинул взглядом земли Уильяма. Зеленые поля — каждое обсажено по краю деревьями — мягко обнимали покатые холмы. Синие, желтые бабочки густо роились над душистыми травами. Каково это — считать своим домом эту щедрую, плодородную, сладкую землю? Ее не топтали сапоги захватчиков. Реки крови не оскверняли почву. Девять поколений подряд дикие крики солдат, живых или умирающих, не заглушали щебета воробьев.

Он невольно завидовал Уильяму и мечтал однажды тоже возыметь роскошь ступать по своей земле.