Целиком сосредоточившись на Доминике и на своем глупом обещании украсть перо, он давно не вспоминал о послании Уильяма. О чем там говорится? И каким образом Уильям умудрился его записать трясущимися как у паралитика руками?

Кто-то сделал это за него.

Он пристально посмотрел ей в глаза — глаза, которые горели ничем иным, как огнем осведомленности.

Ника. Это она записала его послание. И написанное ее испугало.

— Ладно. Вечером значит вечером, — сказал он, и она буквально обмякла от облегчения.

Вечером он не отпустит ее, не выяснив, почему Уильям доверил ему нести послание, но не доверил его содержания.

А сейчас самое время за ней поухаживать.

— Давайте купим вам сувенир на память о путешествии, — предложил он, подводя ее к галантерейной лавке. — Чего бы вам хотелось?

Она погладила рулон алой шерстяной ткани и вздохнула.

— У меня нет денег.

Она еще беднее меня, подумал он. Когда каждая крошка хлеба — подарок небес, немудрено уверовать в то, что только Господь способен одарить ее всем необходимым.

— У меня есть немного. — Несколько пенсов — небольшая цена за ее улыбку. Он присмотрелся к горке дешевых украшений. — Хотите пуговицу? — Он выбрал одну — отполированный до блеска кружок из бараньего рога — и приложил к рукаву ее серого балахона. Или куда там женщины их пришивают?

Она отдернула руку.

— Послушницам нельзя такое носить.

— Вы еще не послушница. — И никогда ею не станете.

— Если что и покупать, то для подношения Блаженной Ларине.

— Если что и покупать, то для себя, — огрызнулся он. Болван. Будь вежлив.

— Думаете, мне можно?

Ее огромные глаза, обращенные на него, вновь видели в нем не Гаррена, а Спасителя. Но уже хорошо, что не Дьявола. Он решил этим воспользоваться.

— Не просто можно, а совершенно необходимо. В паломничество ходят еще и затем, чтобы познать разнообразие Божьего мира.

— Carpe diem?

— Именно.

Она улыбнулась, показав на щеках ямочки.

— Хорошо.

Он тоже невольно заулыбался — от радости, что развеял ее печаль. Пока он доставал деньги, чтобы заплатить за пуговицу, Доминика взяла его под локоть, и он с трудом поборол желание накрыть ладонью ее маленькую легкую кисть.

— Раз уж мы познаем разнообразие Божьего мира, тогда я хочу увидеть как можно больше, — сказала она. — Я обойду все-все палатки на ярмарке.

— Все до единой? — Он-то думал купить пуговицу и на этом закончить. Палатки бесконечными рядами окружали стены монастыря. Чем только здесь не торговали: мехами и специями, рыбой и жестяной посудой, одеждой, кожами, даже углем.

Не будет же она осматривать уголь.

— Паломники, — просипел из-за соседнего прилавка человек с крючковатым носом, — не желаете ли купить щепку от креста Христова?

Скорее занозу из твоей пятки, подумал Гаррен. Если собрать воедино тысячи щепок, которые под видом кусочков креста Христова продавали наивным паломникам отсюда и до Святой земли, можно, наверное, построить собор.

Но она уже доверчиво склонилась над прилавком торговца реликвиями.

— Можно потрогать?

Гаррен вздохнул и положил пуговицу на место.

— Ну что, Иннокентий, — печально сказал он своему лохматому спутнику. — Пошли.

Перебегая от палатки к палатке, она восхищенно перебирала заморские шерстяные ткани, ворковала над ручными голубями в клетках, примеряла кожаные перчатки и нюхала корицу. Не пропустила и лавку угольщика, товар которого при смешении с живицей становился чернилами.