— Ты говоришь так, будто в тебе нет веры.

— Разумеется, есть. — Она отмахнулась от назойливого роя сомнений.

— А чего ты сама хочешь от Господа?

— Из мирских благ — ничего. Я хочу стать монахиней.

Язык внезапно споткнулся на привычных словах, и Доминике стало стыдно. Чем она лучше Джиллиан, когда точно так же самонадеянно верит в то, что Господь исполнит любое ее желание? Что это — вера или гордыня?

Джиллиан уважительно округлила глаза.

— Прости, я не знала. Тогда, понятно, вера в тебе есть. Но по мне такая жизнь хуже тюрьмы.

— О, для меня нет ничего желаннее. — Она вспомнила Редингтонский монастырь, такой маленький и такой родной. Крошечный дворик. Скрипторий, где она училась писать под присмотром сестры. Кусочек неба в оконце ее кельи. Кому-то такая жизнь и впрямь могла показаться тюрьмой.

— Некоторые, знамо дело, и в браке живут не лучше. — Джиллиан постучала по листу. — Напиши все-таки про цепь.

Aurum — дописала она о золоте и задумалась, какие желания вошли бы в ее список. И поняла, что перед полуночным свиданием с Гарреном уже не уверена ни в себе, ни в своих желаниях.

Кроме одного: вновь оказаться в его объятиях.

Глава 16

По часовне призраками расползались монашеские песнопения. Лежа ничком на жестком полу, Гаррен притворялся, что молится, а сам ждал, когда, наконец, закончатся эти завывания. На месте Доминики он бы никогда не выбрал для встречи такое место. Устраивать свидания в храме Божьем казалось кощунственным даже ему, неверующему.

Колонны, взмывая ввысь, поддерживали невидимый в полумраке свод, где голодным стервятником притаился Бог, как и много лет назад, когда Гаррен, еще подросток, прижимался щекой к холодным камням и молился о своих родителях. Но они все равно умерли.

Угасла последняя нота, а с нею и последние солнечные лучи. Покорной поступью монахи направились к лестнице в дальнем конце нефа и разошлись по своим кельям. Гаррен остался в сумеречном безмолвии один. Царапнув по полу реликварием, он встал.

Не услышав бесшумных шагов, он заметил Доминику только в момент, когда она предстала перед ним, держа в одной руке свечу, а в другой, точно священную реликвию, — подаренный им пергамент.

— Ника…

Она приложила палец к губам и огляделась по сторонам. Волосы, растрепанные со сна, волнистым потоком ниспадали на ее груди, превращая девушку в золоченую статую.

— Принесли?

Он кивнул.

Из-под подола ее балахона виднелась ночная сорочка, а под нею белели в темноте босые ступни. Пол был холодным, и она по-детски подвернула пальцы.

— Сюда. — Она поманила его к нише, где перед статуей Богоматери трепетала свеча.

Там она, словно принося подношение к алтарю, положила на пол пергамент и поставила рядом свою свечу. Гаррен неохотно вложил в ее почтительно протянутые руки послание. Он обещал Уильяму доставить его в целости и сохранности, хотя и не сомневался, что человек, чьи слова были записаны на прекрасно выделанной телячьей коже, ныне был мертв.

— Не повредите печать.

Сложенная прямоугольником велень была для верности опечатана дважды — прошита по краю шнуром и скреплена красным воском, на котором стоял оттиск кольца Уильяма.

Она потерла большим пальцем печать с трещинкой в месте, где меч Редингтонов пересекал раскрытую книгу, затем осторожно поднесла пергамент к огоньку свечи и осмотрела его на просвет.

— Кажется, все в порядке, — сказала она, возвращая ему послание.

Он спрятал его за пазуху и взял ее за плечи, не давая отвернуться. Она пахла сладким ароматом недавнего сна.

— Ника, признайтесь.