-  Я только потом это понял, - шипит Эмиз. - А тогда я только знал, что вы умеете лечить. Так, что и следов почти не остается. Я заплатил, заплатил, чтобы моего мальчика перевели в больницу, куда должны были приехать по обмену опытом ваши врачи. Я только потом понял, что это были за врачи. Вы слышите меня?! Они приехали. Прошли, раздали игрушки. И уехали. И у восьми из тридцати началась положительная динамика. Она началась - и их родителям прислали приглашения на жительство. Я только потом понял, что все это значило.

    Он улыбается. Биопластиковая маска на лице делает гримасу еще страшнее, чем есть.

    -  Мой сын не был сверхполноценником, - Эмиз смеется. - Его не стали спасать.

    «Вы не правы, - мысленно отвечает Алентипална. - Вы все это выдумали». Она ничего не собирается говорить, но не ответить невозможно. Больно слышать ужасное, несправедливое обвинение.

    Элия бы сказал: «будь это возможно, существуй какая-то связь между синдромами внешних территорий и сверхполноценностью, так и следовало бы поступать». Тогда медикам Эрэс действительно приходилось бы делать выбор в пользу будущих коллег. Спасти всех невозможно, и как выбирать иначе? По алфавиту?

    Связи нет.

    Это радует.

    -  Скажите, - мягко, задумчиво спрашивает Эмиз, - скажите, Алентипална… я знаю, что ваши собственные дети не унаследовали ваших способностей. Если бы один из них оказался болен, вы не помогли бы ему? в обход правил?

    Против воли, на миг в чертах Бабушки мелькает сочувствие. Но ее лицо быстро ожесточается снова.

    -  Подумайте о другом, местер Эмиз. Из-за таких, как вы, наши лучшие специалисты вынуждены работать в государственной безопасности вместо того, чтобы лечить детей.

    Он ухмыляется.

    -  Не взывайте к моей совести. Мир нечестен, почему я должен быть честнее мира? Вы же понимаете, что все решено. Мой сын умер. А теперь ни гроша не стоит жизнь каждого долбаного сверхчеловека в этом здании. И мне приятно это осознавать.

    -  Хотите честности? - голос Алентипалны дрожит. - Если бы это был Райский Сад, вы бы уже… стали полностью безопасны. Это больница! И здесь нет сверхполноценников, кроме меня. Если вам нужна моя жизнь - убейте. За что умрут безвинные дети?

    -  А это уже неважно, - лениво отвечает Эмиз, отводя глаза. - И неинтересно. Благодарю, что выслушали, мне это было необходимо. Как-никак, есть вероятность, что я выслушаю вашу лебединую песнь. Так что имеет место некий паритет… Прощайте. Знаете, осуществив давнюю мечту, чувствуешь некое опустошение… впрочем, прощайте. Вы мне больше не нужны.

    Экран гаснет.

    Алентипална не сразу осознает это.

    Она долго сидит, оцепенев, не в силах думать даже о штурме, который может начаться, должен начаться, о том, что ее обязательно вызволят, очень скоро… Мыслей нет.

    -  Бабушка, - шепчет кто-то прямо ей в ухо, и она вздрагивает от щекотки. - Возьмите, а? - чья-то лапка вкладывает ей в руку носовой платок. - У вас кровка тече-ет…

    -  Спасибо, милый…

    -  Вы не умирайте, пожалуйста, - просит владелец платка. - Вы же Волшебная Бабушка, правда? Вам нельзя.

    Солнце осторожно отмахивается от седой медички, которая пытается смазать чем-то ссадину на его скуле. Под глазом у Полетаева наливается фонарь. Сухонькая рука доктора упорно тянется вверх: она едва достает. Доносится: «да на мне как на собаке…»

    Кайман стоит неподалеку изваянием.