-  Не драка, Ваня, - отзывается Элия. - Война. И она - уже.

    -  Да.

    …идет. Давно. И Древняя Земля успела нанести страшный удар. Мысль об этом мучает Ивана, как пуля в теле.

    -  Почему ее? - спрашивает Батя кого-то, сидящего в пустоте и сумраке за спиной Ценковича. - Я плохой человек. Я много зла сделал. Почему ее? Почему не меня?!

    -  Михалыч, - дергает его Борода, - пойдем поедим.

    -  Сгинь.

    -  Михалыч, пойдем поедим водки. Мы тут ничего не сделаем. Там Васильев, Тихорецкая и Аветисян, три штуки корректоров, ансамбль песни и пляски. Если есть вероятность, что Тиша выкарабкается, они ее вытащат насильно. А мы старые люди. Нам головой думать надо.

    Стенные панели вспыхивают белым светом, и никто больше не сидит в пустоте и сумраке, не смотрит на энергетика Высокой тройки странным усталым взглядом. Элия молчит о том, как почти всемогущий Синий Птиц, уставившись на него васильковыми глазами, с фанатичной верой выдыхал: «Эльнаумыч, сделайте что-нибудь», - и как слышал в ответ: «А что я могу, дети? Я могу только вам пинков раздать. Чтоб завертелось».

    А еще он молчит о том, надолго ли двое переживут третью.

    В серебряной колыбели покоится спящая. Лицо ее, тихое и умиротворенное, кажется совсем молодым. Полупрозрачная белизна сгустившимся облаком обнимает тело, словно парящее внутри большой и глубокой ванны, полной медицинского биопластика. Мало кто в Ареале может рассчитывать на такую реанимацию, но сейчас и она не дает никаких гарантий.

    Даже надежды дает немного.

    Алентипална была еще в сознании, когда в столовую вошли солдаты. Только видеть уже ничего не видела, но успела спросить у Севера, что творится вокруг, сколько жизней она не смогла уберечь.

    -  Все живы, - не моргнув, соврал Шеверинский, и чуть не взвыл, поняв, что она поверила - она, которую даже хитроумный, как Одиссей, Борода ни разу не сумел обмануть.

    -  Хорошо как… - едва слышно прошептала Алентипална, а потом улыбнулась краешками глаз и утомленно прикрыла веки.

    Теперь Бабушка спит, утопая в слабо пульсирующем белом облаке; кровотечение прекратилось, сканеры не находят повреждений, опасных для жизни. Биоритмы замедлились, температура тела и давление понижены. Предельное нервное истощение и упадок сил, вот и все…

    Уже несколько дней ничего не меняется.

    Серебряная колыбель, мягкий свет, и тихо-тихо, на пределе слышимости, звучит Моцарт, юный и вечный.

    Света дремлет, съежившись на неудобном кресле у двери. Ей снится каменная скамья и чаша, в которую падает тонкая струйка воды, мелодично и сладко журча, как флейты в адажио. Нет смысла сидеть здесь, они уже сделали все, что могли, и большего не сумеют, но все равно приходят и сидят, точно внуки возле бабушкиной постели.

    …Алентипална открывает глаза.

    Флейта просыпается мгновенно, вихрем кидается к серебряному ложу, разворачивая дрожащими пальцами браслетник.

    -  Светочка…

    -  Да, баба Тиша!

    -  Ты чего здесь сидишь? - спрашивает та обеспокоенно и ласково. - Долго уже сидишь, я почувствовала…

    -  Жду, - неожиданно для самой себя всхлипывает Света. - Я…

    -  А сколько времени?

    -  Четыре. Утра.

    -  С ума сошла девчонка…

    -  А вы выздоровели?

    -  Уж чего не знаю, того не знаю, - Бабушка чуть улыбается.