Я не знала в тот момент, чего мог желать, а чего нет Филипп Маруа, но я позволила себя увести, отвечала на вопросы, и вроде бы адекватно, но внутри все словно бы заледенело.

— Обещаю, как только в состоянии Филиппа будут изменения. Любые. Я сообщу вам тотчас же, — заверила на прощанье Фурнье на крыльце больницы, препоручая меня испуганному и вообще ничего не понимающему Арджуну. Когда только успела Солнышко вызвать? Тот даже на расспросы вот так сходу не решился.

— Благодарю вас, Эвелин, — едва слышно произнесла я. — Буду ждать вашего сообщения.

Однако ни через день, ни через два Эвелин Фурнье не написала мне и не позвонила. Зато пришли чиновники из министерства иностранных дел, строгие, гадкие и навязчивые словно слепни. И от них довелось узнать много нового о себе самой, о моих отношениях с Маруа… а также уяснить, что в Галатии ни мне, ни Арджуну больше не рады, и страну мы обязана покинуть в течении двух суток.

После ухода черных вестников Солнышко орал так, что как окна не полопались, ума не приложу. Он припомнил мне все грехи еще с тех пор, как мы делили одни игрушки. А уж про то, какими словами Бхатия крыл мой роман с Маруа…

От ответного потока брани Солнышко уберегло только то, что измученная сверх всякой разумной меры, я просто не воспринимала слов. Мыслями я была далеко, а из рук не выпускала мобильный телефон и четки.

На звонки больше Эвелин не отвечала.

Выдворение на родину что для меня, что для Арджуна обернулось кошмаром, правда, у нас были глубоко личные, индивидуальные кошмары. Солнышку подрезали карьерные крылья и отправили в отпуск. Вроде бы и вины нет, а все одно — в глазах начальства Арджун Бхатия был категорически виноват в резком охлаждении отношений с Галатией. Большой брат рвал, метал и пытался орать на меня.

А я… Наверное, я бы сама на него сорвалась, если бы не накрыло глубокой депрессией, вот только я страдала не из-за карьеры. Так и не удалось узнать, что с Филиппом. Ни один галатийский знакомый даже не стал говорить со мной. Нет, не о благополучии Маруа, а в принципе, словно бы я теперь прокаженная или преступница. Каким бы образом я ни пыталась узнать, выжил ли Филипп Маруа, натыкалась на глухую стену, через которую попросту не могла пробиться.

Спустя месяц неизвестности, начало казаться, что даже известие о смерти любовника могло бы стать благом. Все лучше, чем бесконечная пытка ожиданием, что не заканчивалась и не заканчивалась.

Я практически перестала выходить из дома, ничего не хотела, как будто и не жила…

Родители переживали жутко, да и брат нервничал из-за моей безмолвности и отрешенности, которой я пугала всех окружающих. Что характерно, о моем недоромане с Маруа дома знали, но чем все завершилось, даже не догадывались, так что подозревали что-то тривиальное, вроде того, что коварный развратник разбил мое девичье сердце.

Дошло до того, что матушка попыталась вывести меня за ужином на откровенный разговор.

Папа глядел на меня и украдкой вздыхал, как и мама, как и Адриан.

— Милая, может, тебе стоит поделиться? — осторожно осведомилась мама, которая все еще искренне верила, что у дочери от матери секретов просто нет и быть не может. Значит, я была просто обязана все ей рассказать.

— Определенно нет, мама. Мне не нужно ни с кем делиться, — безапелляционно заявила я, продолжая завтрак как и положено приличной и благовоспитанной девушке.

Вот только хотелось расколотить посуду, устроить скандал и сбежать в свою комнату, чтобы дорогие домашние не сверлили меня вопрошающими взглядами.

— Я шею Арджуну сверну! — воскликнул разгорячено Адриан, который закономерно назначил крайним в сложившейся ситуации именно Солнышко.