Подобное поведение оказалось именно той встряской, в которой и нуждалась моя бабушка, чтобы встать на ноги и, наконец, сдвинуться с мёртвой точки. Нидия вернулась к своей работе в библиотеке, хотя уже не могла придумать ничего нового и лишь повторяла то, что было когда-то. Она стала долго гулять по лесу и зачастила в дзен-центр.Хотя в Нини нет ни капли тяги к спокойствию, в порождаемой медитацией насильственной тишине она взывала к моему Попо, который, обнаруживая себя нежным присутствием, приходил, чтобы посидеть рядом. Как-то раз я сопровождала её на воскресную церемонию в молитвенный дом зендо, где сама еле вынесла разговор о подметавших монастырь монахах, смысл которого нисколько не проник в мою голову. Увидев мою Нини в позе лотоса среди буддистов с бритыми головами и в туниках тыквенного цвета, только тогда я смогла себе представить, до чего ей было одиноко, хотя моего сострадания едва ли хватилодаже на минуту. Немногим позже, когда мы вместе пили зелёный чай и закусывали натуральными, без всяких примесей, булочками, что, впрочем, делало большинство здесь собравшихся, я вновь возненавидела её, как и весь мир.

Никто не видел моих слёз после кремации моего Попо и вручения семье праха в керамическом кувшине; я уже более не упоминала имени дедушки и никому не рассказывала, что мне являлся покойник.

Я находилась в Беркли Хай и училась в единственной в городе и одной из лучших в стране государственной средней школе. Она занимала слишком большое здание, вмещала в себя три тысячи четыреста учеников: белокожих и чистых негров было где-то процентов по тридцать, а оставшуюся часть составляли латиноамериканцы, азиаты и представители смешанных кровей. Когда в Беркли Хай жил мой Попо, здесь располагался зоопарк: директора выдерживали в школе едва ли год, а затем, измотанные окончательно, увольнялись, хотя в моё время образование, надо сказать, было превосходным. Несмотря на то, что уровень учащихся был далеко не одинаковым, в заведении поддерживались чистота и порядок (за исключением туалетов, которые под конец дня загаживали полностью), что отчасти объясняет пятилетний срок директора на своём посту. Поговаривали, мол, директор и вовсе был с другой планеты, потому как ничем не удавалось пробить его толстую кожу. В стенах школы мы занимались искусством, музыкой, театром, спортом, ставили опыты в научных лабораториях, учили языки, сравнивали религии друг с другом, вникали в политику и социальные программы. В нашем распоряжении были разнообразные мастерские и лучшее половое воспитание, которое проводили одинаково со всеми, включая мусульман и христиан-фундаменталистов, не всегда правильно его оценивавших. Моя Нини отправила письмо в ежедневную газету Беркли «Планета» с предложением присоединить к группе ЛГБТС (лесбиянки, геи, бисексуалы, транссексуалы и сомневающиеся) ещё одну букву,«Г», обозначив ею включённых туда жегермафродитов. Это являлось одной из типичных инициатив моей бабушки, заставляющих меня нервничать, поскольку они разлетались повсюду, и, в конце концов, мы с Майком О’Келли устраивали протесты на улицах. И ни один из них не проходил без моего непременного участия.

Принятые в Беркли Хай ученики развивались на глазах и по окончании поступали в самые престижные университеты, как и случилось с моим Попо, получавшим стипендию в Гарварде за свои хорошие отметки и личный рекорд в бейсболе. Середнячки держались в сторонке и учились посредственно, а ленивые сильно отставали либо пользовались специальными программами. Наиболее вздорных, наркоманов и состоящих в шайках либо не трогали, оставляя в одиночестве, либо выгоняли на улицу, исключая из заведения. Два первых года я была прилежной ученицей и спортсменкой, но потом, буквально за три месяца, скатилась в последнюю категорию: мои оценки стали ниже некуда, я дралась, воровала, курила марихуану и спала на уроках.