Двенадцать дней я провела в больнице со сломанной рукой, вывихнутой челюстью и вся пылая жаром, ведь я приземлилась прямо на куст ядовитого плюща. После чего были ещё двадцать дней домашнего ареста с различными спицами и металлическими гайками в костях под присмотром бабушки и Белоснежки, который, подменяя, давал ей передышку в несколько часов. Моя Нини полагала, что несчастный случай обернулся для моего Попо отчаянным обстоятельством, и он меня защитил. «Доказательство же в том, что ты жива до сих пор и не сломала ногу, ведь иначе ты бы не смогла и дальше играть в футбол», — сказал он мне. В глубине души я полагаю, что моя бабушка была даже благодарна несчастному случаю, ведьона избавилась от обязанности рассказать моему отцу то, что узнала обо мне; эту задачу взяла на себя полиция.

В эти недели моя Нини не ходила на работу и расположилась возле меня, рьяно исполняя обязанности тюремщика. Когда, наконец-то, Сара с Дебби пришли меня навестить —они не осмеливались совать свой нос в наши дела после произошедшего—, она выставила девочек из дома, крича на них, точно торговка зеленью, однако ж сжалилась над Риком Ларедо, явившимся с букетиком увядших тюльпанов и своим разбитым сердцем. Я отказалась принять цветы, а ей ещё и пришлось часа два выслушивать на кухне про невзгоды молодого человека. «Этот юноша оставил тебе записку, Майя: он написал, что никогда не мучал и не станет мучить животных и хочет, чтобы ты смилостивилась и предоставила ему ещё один шанс», — сказала оначуть позже. Моя бабушка явно питает слабость к страдающим от любви людям. «Если этот молодой человек вернётся, Нини, скажи ему, что будь он хоть вегетарианцем и посвяти себя спасению тунцов, я не хочу его больше видеть», — ответила я.

Успокоительные средства и страх, что меня найдут, вконец сломили мою волю, отчего я призналась своей Нини во многом, что она хотела узнать, мучая меня бесконечными допросами. Хотя, надо сказать, что сама всё уже знала, поскольку вся моя жизнь была как на ладони и была она таковой, по большей части, благодаря обучению Нормана, этого проныры.

— Я не думаю, что у тебя такой уж скверный характер, Майя, и ты вовсе не глупая, пусть даже и сама что только ни делаешь, стараясь казаться таковой, — вздохнула моя Нини.— Да сколько раз мы с тобой говорили об опасности наркотиков? И как ты могла шантажировать этих людей, ещё и угрожая пистолетом!

— Да они же порочные, развращённые и вообще педофилы, Нини. И заслуживают, чтобы над ними издевались по полной. Ладно, не то чтобы и вправду мы над ними издеваемся, ну, собственно, как раз ты меня и понимаешь.

—А ты сама-то кто такая, чтобы вершить правосудие собственными руками? Бэтмен, что ли? Тебя, и это скорее всего, вообще убьют!

— Да ничего со мной не случится, Нини….

— Вот как ты можешь говорить, что с тобой ничего не случится! Ты только посмотри, что произошло! И что же мне с тобой делать, Майя? — И она заплакала.

— Прости меня, Нини. Не плачь, пожалуйста! Я клянусь тебе, что усвоила урок. Несчастный случай вынудил меня смотреть на всё ясным взглядом.

— Да не верю я тебе, чертовка. Поклянись мне, что всё будет хорошо, памятью Попо!

Моё раскаяние было неподдельным, испугалась я тогда по-настоящему, хотя моя реакция так ни к чему и не привела, поскольку как только доктор выписал меня, папа отвёз меня в академию штата Орегон, где было немало не поддающихся контролю подростков.