— Так кого убил твой отчим? — тем не менее спросила она, подыграв Лайлани только по одной причине: все веселее, чем говорить о неудачных поисках работы.

— Да, дорогая, кого он прихлопнул? — Глаза тети Джен зажглись неподдельным интересом. Иногда она путала впечатления реальной жизни с киношными фантазиями, а потому, возможно, с меньшим, чем Микки, скептицизмом восприняла хичкоковско-спилберговскую биографию девочки.

Ответила Лайлани без малейшей запинки:

— Четырех пожилых женщин, троих пожилых мужчин, тридцатилетнюю мать двоих детей, богатого владельца гей-клуба в Сан-Франциско, семнадцатилетнего звезду футбольной команды средней школы в Айове... и шестилетнего мальчика в инвалидной коляске, неподалеку, в городе Тастин.

Конкретность ответа приводила в замешательство. Слова Лайлани задели колокольчик в голове Микки, и по его звону она поняла, что девочка если и выдумывает, то не все.

Днем раньше, при их первой встрече, на предложение Микки не говорить о матери всякие гадости Лайлани ответила: «Это правда. Я бы не смогла такого придумать».

Но отчим, совершивший одиннадцать убийств? Который убил пожилых женщин? Маленького мальчика в инвалидной коляске?

И пусть интуиция убеждала Микки, что она слышит правду, логика настаивала на том, что все это — чистая фантазия.

— Если он убил стольких людей, почему он до сих пор на свободе? — спросила Микки.

— Это удивительно, не так ли? — ответила Лайлани.

— Более чем удивительно. Невозможно.

— Доктор Дум говорит, что мы живем в век смерти, поэтому такие, как он, — герои нашего времени.

— И что сие должно означать?

— Я не объясняю мировоззрение доктора. Я его цитирую.

— Получается, что он — отвратительный человек. — По тону выходило, будто Лайлани обвинила Мэддока лишь в том, что тот регулярно портил воздух и грубил монахиням.

— На вашем месте я бы не приглашала его к обеду. Между прочим, он не знает, что я здесь. Он бы этого не разрешил. Но сегодня его нет дома.

— Я бы скорее пригласила Сатану, — ответила Дженева. — Ты приходи в любое время, Лайлани, а вот ему лучше держаться по другую сторону забора.

— Он и будет. Он не любит людей, если только они не мертвы. Не станет по-соседски болтать с вами, облокотившись на забор. Но если вы наткнетесь на него, не называйте Престоном или Мэддоком. Нынче он выглядит по-другому и путешествует под именем Джордан... «зовите меня Джорри»... Бэнкс. Если вы назовете его настоящим именем или фамилией, он поймет, что я его выдала.

— Я вообще не буду с ним говорить, — замахала руками Дженева. — После того, что я здесь услышала, лучше ударю его, чем заговорю с ним.

И прежде чем Микки смогла кое-что уточнить, Лайлани сменила тему:

— Миссис Ди, копы поймали человека, который ограбил ваш магазин?

Помедлив с ответом, Дженева дожевала последний кусочек сандвича с курицей.

— От полиции никакого толку, дорогая. Мне пришлось выслеживать его самой.

— Потрясающе! — В сгущающихся тенях, которые затемняли, но не охлаждали кухню, в рубиновом свете заходящего солнца, Лайлани, с блестящим от пота лицом, ожидала продолжения. Несмотря на ай-кью гения, несмотря на знание изнанки жизни, несмотря на показной цинизм, девочка сохранила доверчивость ребенка. — Но как вы смогли переплюнуть копов?

Ответ тети Джен прозвучал в тот самый момент, когда Микки чиркнула спичкой, чтобы зажечь три свечи, стоявшие на середине стола: «Никакие детективы не могут составить конкуренцию оскорбленной женщине, если она решительна, храбра и обладает железной волей».

— Ты, конечно, храбра, — заметила Микки, зажигая вторую свечу, — но, подозреваю, ты думаешь об Эшли Джадд или Шарон Стоун, а возможно, и о Пэм Грайер.