– Нет сил дожидаться, – признался Юрий, протискиваясь мимо него в сени, где пахло старым деревом и какими-то душистыми лесными травами. – Ведро воды у тебя найдется? Плевать, если холодная, любая сойдет...

– Вода есть, – медленно, явно думая о чем-то другом, сказал Светлов, – и даже не совсем холодная. День в ведре простояла, нагрелась...

– Ну вот, – сказал Юрий, – вот и отлично. Сейчас ты мне польешь, я умоюсь и сразу стану человеком. Черт, все тряпки в клочья!

– Да, – сказал Светлов, разглядывая изорванную, перепачканную землей и кровью одежду Юрия, – мой костюмчик тебе явно не подойдет. Вольно же тебе было уродиться таким здоровенным! И глупым, – добавил он, подумав.

Вынеся этот вердикт, господин главный редактор прихватил со стоявшей в сенях лавки ведро с водой, снял с гвоздя мятый жестяной ковшик, выдал Юрию обмылок и полотенце, и они вдвоем вышли на высокое крыльцо дачи. В бархатной майской ночи сияли россыпи звезд, в траве, которой буйно зарос участок Светловых, стрекотали ночные насекомые. Там, в траве, кто-то тихонечко, воровато шуршал – то ли мыши, то ли выбравшиеся на ночную охоту ежики. Светлов щелкнул выключателем в сенях, и над крыльцом зажегся светильник в матовом плафоне. На него сразу же начали слетаться крупные ночные мотыльки и еще какие-то насекомые с длинными, прозрачными, золотистыми крылышками.

– Классно тебя отделали, – заметил Дмитрий, поливая голого по пояс Филатова водой из ковшика. – Сдаешь, Юрий Алексеевич. Как это ты им позволил?

– Еще чего, – огрызнулся Юрий, намыливая шею. Говорить было неудобно – мешала раздувшаяся, ободранная кастетом щека. – По морде засветили, это было, а остальное – это я сам. Выпал, понимаешь, на ходу из машины...

– М-да, – сказал Светлов. Видно было, что он из последних сил сдерживает распиравшее его изнутри любопытство. – Кстати, а почему ты приехал на такси? Где твоя машина?

– Нет у меня машины, – сказал Юрий и, чтобы прекратить этот неприятный разговор, густо намылил лицо.

Разбуженная шумом на крыльце Лидочка подала ему поздний ужин, а может быть, ранний завтрак. Как ее ни назови, еда была отменная, и притом в таком количестве, что ее хватило бы на пятерых. Юрий, которому редко выпадал случай побаловать себя домашней стряпней, съел все, что было на столе, выпил полбутылки водки, слегка осоловел и объявил, что смертельно устал и хочет спать. Сочувственно поглядывающая на его разорванную щеку Лидочка постелила ему в свободной комнате на диване, Юрий улегся, с благодарным вздохом закрыл глаза и – почти сразу понял, что уснуть не удастся. Он долго вертелся, то и дело переворачивая подушку прохладной стороной кверху, считал верблюдов, пытался вообще ни о чем не думать, но тщетно: закрытые глаза так и норовили открыться, как будто веки у него были на пружинках, и там, в темноте под сомкнутыми веками, одна за другой бесконечной вереницей проплывали яркие, как наяву, картинки, служившие иллюстрациями к грустной повести о его сегодняшних приключениях. В голове был полный сумбур, мысли беспорядочно крутились, как грязное белье в стиральной машине, и из этой мутной круговерти то и дело всплывало красивое и надменное лицо Марины Медведевой с острыми бриллиантовыми искрами на мочках ушей.

Юрий открыл глаза, но легче ему не стало. Глаза горели, будто засыпанные горячим песком, в темноте угадывались незнакомые очертания предметов, казавшиеся мрачными и угрожающими. Бок русской печки призрачно белел во мраке, за сосновой вагонкой копошились мыши, монотонно скрежетал челюстями жук-точильщик, грызя бревно, в оконное стекло снаружи то и дело с тяжелым стуком ударялись майские жуки. Где-то далеко пронзительно и тоскливо вскрикивала ночная птица, и было слышно, как в своей спальне тихонько ворочаются и перешептываются, отходя ко сну, хозяева.