Он тоже покупал вещи в таком же стиле, у него был явный восточный вкус — ковер из Алжира, гобелен ярко-красного и выгоревшего желтого цвета, с блестящими кистями. Я его повесила на стену.

Он приносил вино: белое рейнское, австрийское вина и мускаде, но только белое вино.

Я собирала все его подарки. Он принес мне три открытки: группа черных людей в буше, на одной открытке был Рейнский собор, а на другой — рисунок Марии Эльчской, испанской мадонны. Еще он подарил мне оловянную шкатулку с изображенным на ней Феликсом.

Когда мне приходилось уходить по вечерам, я боялась, что больше не увижу его. Когда я ужинала с отцом и Мишелем, они предлагали:

— Приводи с собой своего приятеля.

И я отвечала:

— Возможно, и приведу.

Я знала, что никогда не сделаю этого, потому что предполагалось, что мои родители были нормальной парой и жили в Нейли, и их фамилия была Редфорд, а меня звали Элиза. Так случалось, что когда я была с ними, возвращаясь, я обычно находила записку у дверей: «Где ты?» и часто к ней прилагалась плитка шоколада «Тоблерон». Я не смела его есть, потому что он служил доказательством того, что он скучал обо мне. И хотя это значило, что он хотел меня видеть, это также означало, что я в это время отсутствовала.

В течение двух месяцев сохранялся идеальный баланс.

Когда пришла весна, с ней поменялся и баланс. Комнату уже больше не грел радиатор, и не несло холодом от окна. Оно стало источником тепла. Но мне казалось, что меня обдувает невыносимый сквозняк. Все изменило направление. Меняли место свет и темнота, и я начала нервничать. Необходимо было восстановить баланс. Я пошла и купила вторую синюю свечу, как та, что была у Розы. Я зажгла ее, чтобы Феликс продолжал приходить ко мне.

Я теперь редко встречалась с Сильви, иногда ненадолго во время ленча. Я не звонила ей по вечерам, чтобы не занимать телефон. Однажды она позвонила, когда у меня был Феликс.

— Я не одна, — сказала я.

— Значит, к тебе пришел твой друг. Когда ты меня с ним познакомишь? — спросила Сильви.

— Нет, — был мой ответ. Мне совсем не понравилась эта идея.

— Почему? Ты же знаешь моего друга.

— Это совершенно разные вещи. Мы поговорим об этом завтра.

— Ты противная, мне придется серьезно побеседовать с тобой.

— До свидания, — сказала я и повесила трубку.

Феликс слушал наш разговор.

— Ты плохо разговаривала с этим человеком, — заметил он.

— Не важно, — сказала я. Я надеялась, что он понял, как я могу быть холодна, и какой жестокой.

Потом он не приходил целых пять ночей подряд.

Я зажгла свечу на пятую ночь, и через полчаса прозвучал звонок в дверь. Но я почувствовала, что что-то ушло. Чувство было не таким, как раньше.

Я начала заучивать его черты, когда он был со мной. Изгиб его шеи, где она переходила в плечи, впадинки под ключицами, великолепная грудная клетка. И рот, верхняя губа едва изогнута и немного провисает по краям, и прелестная форма полной нижней губы. При тусклом свете занимающейся зари, когда комната была в полутьме, я тихо лежала и смотрела на его рот и восхищалась его симметрией.