Только внутри меня все равно кто-то твердил, что они — на государственной службе, а я бандитка, уголовный элемент. Что у них дети, мужья… а может, они мужчины и у них жены — я тогда ничего не знала о Хитше. Но что смешно — мне было не столько страшно, сколько стыдно. До того самого момента, как я выпала из «прыжка» в расчетном месте, и Котик развернулся раньше, чем я сообразила, что этот караван у нас в оптике — тот самый — мне было стыдно до ужаса.

А потом понеслось — и я про все забыла. Это уж была не пальба по астероидам. Они перестроились, так чисто и красиво, как танцоры в балете — и нас контратаковали двое, а остальные прошли сгруппированным строем. И я увидела, как ближайший грузовик дрейфует без огней, а уже потом поняла, что сама же и накрыла его электромагнитным импульсом — просто на автомате нажала — и что это правильно.

А двое скользнули мимо — и у борта разорвалась ракета, и нас отшвырнуло так, что секунду дышать было нельзя, а потом Котик очень здорово выровнялся, и я смогла стрелять, и я все ловила патрульного в прицел, а он выскальзывал, и я выстрелила, а Котик вывернул нас прямо из-под ракеты, и я успела удивиться, что мы еще живы, а потом нам в оптику плеснуло огнем — прямо в глаза — и я сообразила, что попала, и тут кто-то свалился на нас непонятно откуда.

Мне уже казалось, что прошел час, а не минута. У нас на хвосте висели трое, и Котику было от них никак не отцепиться, и тогда он развернулся и мы их встретили в лоб, и один куда-то провалился, и тут раздался грохот, от которого заложило уши, и стало тяжело и душно, но я догадалась, что зацепили по касательной и броня выдержала, и нас развернуло очень удачно, а он попал в прицел, как раз, когда атаковал, и перед тем, как он разлетелся в клочья, я очень-очень четко видела какую-то черную закорючку в красном круге у него на борту. Как мишень.

Может быть, название или номер.

А потом что-то оглушительно треснуло, и врубились аварийная регенерация и система пожаротушения, и на пульте что-то закоротило и искры посыпались, и я увидела, как патрульный разворачивается и даже как ракеты у него на консоли движутся, то есть он наводит их на нас, и это было жутко долго, Котик даже успел сказать, что нет связи с двигателями, или как-то короче сказал, но я поняла, и поняла, что это смерть, и это было ужасно медленно, и все клавиши западали под пальцами — и тут наш соперник превратился в огненную кашу, а нас развернуло и понесло, и выровняться уже не было возможности.

И я, кажется, отключилась на мгновение.

А пришла в себя оттого, что Козерог орал на связи:

— Луис, мать вашу, вы еще живы?!

Я хотела сказать, что мне больно дышать, что наши чудесные крылья превратились в жестянку, набитую мертвой электроникой, что Котик лежит в кресле, мокрый насквозь и белый, как бумага, что они потерялись, по моему хронометру, на две минуты десять секунд. И сказала:

— Живы.

И Козерог заорал:

— Вот и по кайфу! — и я почувствовала, как нас плавно тряхнуло, и стало легко.

Я поняла, что нас тормознули силовым полем, и что на борту, можно сказать, невесомость, потому что искусственная гравитация приказала долго жить. А Котик кашлял и держался за грудь, и улыбался, и показывал в оптику, но не мог ничего сказать из-за кашля. Я посмотрела и увидела, что бой еще вовсю идет, но мы в нем уже не участвуем.

Наша машина дрейфовала с астероидной скоростью, а вокруг была жуткая мясорубка. Рядом с нами плыли куски оплавленного металла, какие-то черные лохмотья, почему-то — совершенно целая и чистая панель воздухозаборников, только с бахромой из проводов с двух сторон, чей-то скафандр — но без тела в нем… Страшненькое было зрелище. И на нас никто не обращал внимания, из чего я заключила, что выглядим мы со стороны так же, как этот батальный мусор.