Срывать орден Подвязки с ноги кайзера, вычеркивать немецких
герцогов из списков наших пэров, заменять известную и исторически
присвоенную фамилию короля названием некой местности, не имеющей традиций,
было не очень достойным делом. Но выскабливать немецкие имена из британских
хроник науки и образованности было признанием того, что в Англии уважение к
науке и образованности является лишь позой, за которой кроется дикарское к
ним презрение. Чувствуешь, что фигуру святого Георгия с драконом пора
заменить на наших монетах фигурой солдата, пронзающего копьем Архимеда. Но в
то время монет не было - были только бумажные деньги, и десять шиллингов
называли себя фунтом так же самоуверенно, как люди, унижавшие свою страну,
называли себя патриотами.
МУКИ ЗДРАВОМЫСЛЯЩИХ
Душевные страдания, сопряженные с жизнью под непристойный грохот всех
этих карманьол и корробори, были не единственным бременем, ложившимся на
тех, кто во время войны все же оставался в своем уме. Была еще (осложненное
оскорбленным экономическим чувством) эмоциональное напряжение, которое
вызывалось списками погибших и раненных на войне. Глупцы, эгоисты и тупицы,
люди без сердца и без воображения были от него в значительной степени
избавлены. "Так часты будут кровь и гибель, что матери лишь улыбнутся, видя,
как рука войны четвертует их детей" - это шекспировское пророчество теперь
почти исполнялось. Ибо, когда чуть не в каждом доме оплакивали убитого сына,
можно было бы совсем сойти с ума, если б мы меряли собственные утраты и
утраты своих друзей мерою мирного времени. Нам приходилось придавать им
фальшивую стоимость, утверждать, будто молодая жизнь достойно и славно
принесена в жертву ради свободы человечества, а не во искупление беспечности
и безумия отцов, и искупления напрасного. Мы должны были даже считать, будто
родители, в не дети приносили жертвы, пока наконец юмористические журналы не
принялись сатирически изображать толстых старых людей, уютно устроившихся в
креслах своих клубов и хвастающих сыновьями, которых они "отдали" своей
родине.
- Кто поскупился бы на такое лекарство, лишь бы утолить острое личное
горе! Но тем, кто знал, что молодежь набивала себе оскомину из-за того, что
родители объедались кислым политическим виноградом, - тем это только
прибавляло горечи. А подумайте о самих этих молодых людях! Многие ничуть не
обольщались политикой, которая вела к войне: с открытыми глазами шли они
выполнять ужасный, отвратительный долг. Люди по существу добрые и по
существу умные, занимавшиеся полезной работой, добровольно откладывали ее в
сторону и проводили месяц за месяцем, строясь по четверо в казарменном
дворе, и средь бела дня кололи штыком мешки, набитые соломой, с тем чтобы
потом отправляться убивать и калечить людей, таких же добрых, как они сами.
Люди, бывшие в общем, быть может, нашими самыми умелыми воинами (как
Фредерик Килинг, например), ничуть не были одурачены лицемерной мелодрамой,
которая утешала и вдохновляла других. |