Вонь от протухшего пива в стакане на барной стойке немым укором ударяла в нос, сиплые звуки музыки в ушах постепенно замирали.

«Пожалеешь розги – испортишь дитя».

Он прикинул на вес несчастные останки, завернутые в бархат. Что ж, хорошо.

Ситон повернулся, подошел к их столику, пододвинул стул и сел, пристроив мешок на коленях.

– Я тяну последним, – сказал он.

Ситон старался сосредоточиться на игре, по смыслу довольно несложной. Ему необходимо было сохранять хладнокровие и – более чем когда бы то ни было – ясность ума. Но мысли его были далеко. Мысли его были с Люсиндой. Он, словно наяву, видел, как бойко строчит она на швейной машинке, нажимая на педаль, и как ходит при этом вверх‑вниз ее обнаженный коленный сустав. И Пол чувствовал, что ярость захлестывает его, словно цунами.

Затем тянул Брин. Ему выпала девятка червей. Ситон попытался прикинуть шансы, думая о сестре Мейсона. О том, как убитый горем брат вытаскивает ее, нагую, из воды. О том, как она, накачанная успокоительными, лежит в постели у себя в Уитстейбле.

Эдвин Пул бескровными опытными пальцами вытянул карту и с треском перевернул ее. Это была бубновая королева. Ситон же в этот момент мог думать только о женщине с перерезанным горлом, лежащей в грязи на причале Шадуэлл в предрассветном тумане далекого прошлого.

Пол боялся, что, когда подойдет его очередь, у него будут дрожать руки. Но нет. Левой рукой он взял карту, перевернул и увидел двойку пик. Пул улыбнулся ему. Сдержанно, поскольку мешал золотой зуб, нависавший над нижней губой. Ситон заметил, что музыка смолкла. Билли Пол прекратил слезливые признания в любви к чужой жене. Ситон уронил карту. Правой рукой он взялся за рукоять револьвера, а пальцами левой перебрал колоду. Карты мелькали перед глазами однообразной чередой, и каждая из них была двойкой пик. Ситон, пожав плечами, ответил на улыбку Пула, взял револьвер со стола и поднес дуло к виску. Оружие было невероятно тяжелым и ужасно неудобным. К такой тяжести невозможно привыкнуть. В зале «Ветряной мельницы» стало так тихо, что слышно было, как капает на пол кровь с кончика трости для порки. Это последнее, о чем успел подумать Ситон, прежде чем взвести курок, опустить дуло, нажать на спусковой крючок и засадить пулю в правый глаз ухмыляющегося призрака убийцы Пандоры.

– Все нынче жульничают, – сказал Ситон, продолжая давить на курок.

31

Ситон снова стоял в вестибюле дома Фишера. В руке у него был дымящийся револьвер. Потрогав ствол, Ситон почувствовал, как нагрелся металл. Он попытался сосчитать, сколько зарядов осталось в барабане, но в потемках невозможно было ничего разглядеть, а сам он точно не помнил, сколько раз стрелял. Впрочем, это не имело особого значения. Призрака убить невозможно. По крайней мере, из револьвера. Ситон положил «Уэбли» на пол. Интуиция подсказывала ему, что если в этой безвыходной ситуации для него и оставался хоть какой‑нибудь шанс, то оружие здесь было ни при чем.

Пол переложил мешок из левой руки в правую. Затем он вышел из дома через парадную дверь и по ступенькам спустился в парк. Он напряженно прислушивался, ожидая, что из темноты вот‑вот вынырнет мертвый Джузеппе и печальным голосом начнет уговаривать его вернуться. Но все было тихо. Только шум дождя и хруст гравия под ногами. Джузеппе было не видно и не слышно. Зато Пол отчетливо услышал, как кто‑то заворчал. Вероятно, мистер Грэб уже спустился в вестибюль и теперь идет по его следу, чтобы сожрать. Сердце глухо застучало у него в груди, и его накрыло обжигающей волной страха.