Сын и дочь тоже молчали, боясь повстречаться друг с другом глазами.

Потом Алиса начала:

– Мама, помнишь, как я фотографировала в Угличе церкви и соборы?

– Помню, конечно, и еще помню, как Жора срисовывал колокол, у которого по приказу Бориса Годунова вырвали язык и отсекли ухо.

– Я тогда наснимала целую кучу всякой всячины, – сказала Алиса. – А где теперь эти фотографии, сам черт не отыщет.

– Наверно, там же, где и мои рисунки, – сказал Визарин.

– Нет, Жора, твои рисунки у меня спрятаны, – сказала мама, обернулась к Алисе: – Посмотри в кофре, или в клетчатом польском чемодане.

Алиса вышла из комнаты и вскоре вернулась, принеся с собой клетчатый ветхий чемодан.

Положив его на стул, раскрыла, и Визарин увидел все свои рисунки, уже пожелтевшие от времени.

Мама сказала:

– У меня и тетради школьные хранятся и твои и Алисины, за все годы…

– Где? – спросил Визарин.

– В папином портфеле.

– Не пойму, зачем тебе, мама, весь этот хлам? – спросил Визарин, но тут же, встретив мамин взгляд, исполненный ненавязчивого укора, застыдился своих слов.

– Для меня это не хлам, – сказала мама.

– Он пошутил, – заметила Алиса. – Он же у нас известный шутник.

– Ладно, не дуйся, Жора…

Мама провела ладонью по руке Визарина:

– Помнишь, у тебя была переэкзаменовка по географии в седьмом классе?

Визарин кивнул:

– Конечно помню. Тогда такое неслыханно жаркое лето было…

– Верно. И ты каждое утро, до завтрака, садился заниматься наверху на маленьком балконе.

– А я сидела на террасе, смотрела на часы, – сказала Алиса. – Как только проходило полтора часа, ровно полтора часа, я кричала Жорке: «Сарынь на кичку!»

– Сарынь на кичку, – повторила мама. – До сих пор у меня в ушах звенит от твоих воплей…

– Это я от радости, – пояснила Алиса. – Я за Жорку радовалась, наконец то освободился…

– До следующего дня, – добавил Визарин.

– А помнишь, как вы собирали землянику и я варила варенье? – спросила мама.

И Визарин мгновенно вспомнил поляну в лесу, всю усыпанную земляникой, они тогда с Алисой быстро набрали два бидона ягод для варенья, отнесли маме и снова вернулись в лес, навалились на землянику.

Кажется, он и сейчас ощутил прелестный хруст на зубах ягод, бело розовых, чуть кисленьких и перезрелых, кроваво красных с легким коричневым налетом.

– Ночью закроешь глаза, а в темноте ягоды, красные, розовые, пурпурные, алые, все сплошь одна земляника…

– Я сварила тогда очень много варенья, – сказала мама.

– А Жорка не давал проверить, готово ли, – сказала Алиса.

– Как это не давал? – удивился Визарин.

– А вот так. Мама возьмет варенья в ложечку, поставит на окно остудить, чтобы увидеть, загустело ли или следует еще поварить, а ты каждый раз подбежишь и – всю ложку в рот.

– Не помню, – сказал Визарин. – Неужто так было?

– Было, – ответила мама. – Я уж не знала, что делать, никак не могу понять, готово ли варенье, ведь переварить тоже страшно, только гляну, а ложка уже со всех сторон облизанная.

– Тогда я взяла и насыпала соли в варенье, – сказала Алиса. – Целую щепотку тряхнула в ложку, ты подошел, схватил ложку, прямиком в рот – и как заорешь!

Засмеялась, но вдруг оборвала смех.

– Мама, что с тобой?

– Ничего, – сказала мама. – Все в порядке.

Глубоко вздохнула, как бы боясь, что не хватит воздуха.