Я не могла долго сердиться. Однако я выговаривала ему, почему не желает помогать мне, ведь так трудно с ребенком одной, почти без его помощи, и к чему выдумывает невесть чего, в конце концов люди поймут, что все это враки, и никто никогда ему верить не будет, а он уже солидный человек, отец семейства…

Юра слушал меня не перебивая. Потом спрашивал весело:

– Отговорила, роща золотая? Успокоилась наконец то?

И я понимала, с него все как с гуся вода, наверно, он и не слушал меня, а думал в это время о чем то другом.

Разумеется, мы мирились, хотя в душе оставался осадок. Но Юру вполне устраивала наша жизнь, он мог делать все что угодно, бывать с кем угодно, я никогда не допрашивала его, не устраивала сцен ревности.

Случалось, он говорил мне:

– Ты абсолютно и совершенно доверчива.

– Это хорошо или плохо? – спрашивала я.

– Отлично, – отвечал он. – Ты беспрекословно веришь даже прогнозам погоды…

Глаза его улыбались. И я не могла понять, иронизирует он надо мной, или говорит всерьез, или все таки укоряет за излишнюю доверчивость?

Когда Вике исполнилось три года, мы с ним разошлись.

Дело было так – Вика упала со своего стульчика. Я вбежала в комнату из кухни и увидела: девочка лежит на полу, глаза расширены, рот открыт, лицо синее, помертвевшее.

Я схватила Вику на руки, крикнула:

– Юра, скорее!

Он вбежал следом за мной.

– Скорее, – торопливо бросила я. – Беги за такси, мы с нею едем в больницу…

Не говоря ни слова, он ринулся и… явился лишь спустя часа два, когда мы с Викой уже вернулись из больницы. Открыл дверь, спросил беспечно:

– Уже все обошлось, надеюсь? Вернулись или вовсе не ездили?

Я не ответила ему. Просто боялась, скажу слово, или разревусь в голос, или вцеплюсь ему в лицо. Он подошел ближе, погладил Вику по щеке.

– Как дела, малыш?

Я сказала:

– Уходи.

Он не понял меня.

– Куда уходи?

– Куда хочешь.

Глаза его ласково сощурились.

– А я не хочу никуда уходить…

Тут я не сдержалась, заорала во весь голос:

– Немедленно, сию же минуту, чтоб духу твоего не было!

Я так кричала, что он, видимо, испугался. Молча смотрел на меня, время от времени моргал ресницами, не говоря ни слова.

Позднее, когда я уже была в состоянии относительно спокойно выслушать его, он рассказал:

– Такси не было нигде, я избегал все окрестные улицы, и вдруг зеленый огонек. Я тут же влез в машину и, о чудо цивилизации, услышал голос диспетчера, потому что машина была радиофицирована, и диспетчер повторил заказ – Ленинский проспект, дом десять, квартира семьдесят, машина на аэродром.

«Что за чушь, – подумал я. – Это же мой адрес». И тогда я решил повернуть на аэродром, мне вдруг показалось, что ты хочешь бросить меня и нарочно послала за такси, а сама собралась и с кем то, кого я не знаю, улетела куда то…

– Хватит, – оборвала я его, чувствуя, что еще немного, и я уже не сумею сдержать себя. – Довольно вранья, не хочу больше слушать ни одного слова. Немедленно убирайся!

Сколько он ни уговаривал меня, пытаясь обратить все в шутку, сколько ни просил прощенья, ни каялся слушаться меня во всем и всегда, я оставалась непоколебимой. И он сдался.

Сперва поселился у своей мамы, потом, по слухам, сошелся с некоей юной красавицей, обладательницей превосходной квартиры и дачи, однако вскоре разошелся с нею и уехал куда то. То ли за границу, то ли на Дальний Восток, так я и не сумела до конца выяснить.

Впрочем, меня это и не очень интересовало; странное дело, какие иной раз случаются удивительные вещи, ведь я любила, любила его, и вдруг поворот на сто восемьдесят градусов, и уже не хочется не только видеть его, но даже просто вспомнить.