Надо сказать, что он оказался, к моему удивлению, совсем не навязчивым, не пытался звонить, приходить, искать встреч со мной или хотя бы случайно увидеть Вику. Моя мама утверждала:

– Первый показатель, что он тебя не любит и никогда не любил. Если бы любил, его бы тянуло поглядеть на тебя или на дочь.

Но меня мамины слова уже не трогали. Словно во мне повернули выключатель и все разом сгорело. Я ему не нужна? Отлично. Он то мне уже начисто не нужен, и это самое главное.

Время от времени я получала почтовые переводы для Вики, он не писал никаких слов, только мой адрес, фамилию и сумму прописью. И я ловила себя на том, что с некоторой брезгливостью беру эти деньги, словно они все еще хранили прикосновение его рук…

За все эти годы мы ни разу не виделись. Когда Вике исполнилось пять лет, я встретила Руслана, вышла за него замуж и он удочерил Вику.

Это было нелегко, но Руслан сумел добиться.

Вика носит его фамилию и бесспорно уверена, что Руслан ее родной отец; само собой, я не пытаюсь разубедить ее. Они обожают друг друга, и я порой упрекаю Руслана за то, что он чересчур балует Вику.

– Но она же у нас одна, – оправдывается Руслан.

– Но ты ее до того избаловал, что она в конце концов будет плясать на твоей голове!

– Моя голова выдержит не одну такую тяжесть, как Викины танцы, – отвечает Руслан, и я знаю, что он не лжет, он такой, все может выдержать.

Вика у нас Руслановна, она часто зовет отца по имени – Руслан.

– Мне нравится твое имя, – говорит Вика. – Все девочки в классе завидуют, что у моего папы такое имя.

И соболезнующе обращается ко мне:

– Если бы ты еще была Людмила!

– Что бы было? – спрашиваю я.

– Был бы полный порядок, совсем по Пушкину.

– Мой папа хотел назвать меня Людмилой, но мама решила – только Зоей, – говорю я.

– Бабушка была у нас упрямая, – вспоминает Вика. – Верно, ма? Если что то решит, ее уже не переубедит никто.

Я соглашаюсь с Викой:

– В общем, имело место.

– А дедушку я не знала, – говорит Вика. – Он тоже был упрямый?

Мой отец, ее дед, ушел на фронт в сорок втором году.

Помню, был очень жаркий июльский день. В небе ни облачка, пыльные тополя возле военкомата, куда мы провожали папу вместе с мамой. Витрины магазинов, заставленные мешками с песком, окна домов, заклеенные белыми бумажными полосками.

Папа сказал:

– Ну, дочка…

Наклонился, прижал меня к себе.

Снизу вверх я смотрела на папу, на сильную, загорелую его шею, хорошо видную мне, на четко вылепленный, немного бугристый лоб и щеки, чуть отливающие голубизной; папа любил тщательно, на мой взгляд, чересчур тщательно бриться.

Он глянул на меня, и глаза его стали теплыми. Положил свою большую руку на мою голову, я стояла, не шелохнувшись, боясь, чтобы он не убрал руки.

Потом вынула из кармана плюшевого медвежонка, медвежонок был всегда со мною, сунула его в карман папиной гимнастерки.

Пусть, подумала я, пусть пойдет с папой на фронт и вместе с ним вернется обратно.

Первое письмо от папы мы получили спустя примерно недели две из действующей армии.

«Надо же так, – писал папа. – Стал рыться в карманах, нащупал что то твердое, непонятное. Оказался медвежонок. Спасибо, дочка, мне с ним веселее…»

У нас на стене висит последняя фотография моего отца.

За эти годы я уже немного позабыла его, не помню, какого цвета у него были глаза, какой голос, но вот гляну на фотографию, и снова вспоминается мне жаркий день июля, пожухлые от зноя листья деревьев, белесое небо над головой.