Дядя Том был очень богат и не чаял души в своих племянницах и племянниках, а поэтому, само собою разумеется, пользовался большим авторитетом в семье. Он был добрейший человек на свете, отличался неизменной веселостью и говорил без умолку. Мистер Бальдерстон гордился тем, что носил всегда и всюду высокие сапоги с отворотами и никогда не повязывал шеи черной шелковой косынкой ; кроме того он любил похвастаться, что помнить наизусть все главныя пьесы Шекспира с начала до конца, и это была сущая правда. Благодаря такому чисто попугайному таланту, дядя Том не только сам то и дело цитировал «Эвонскаго лебедя», но и не выносил, чтоб кто нибудь другой искажал цитаты из его любимаго автора; в таких случаях он без церемонии поправлял виновнаго. Вдобавок он был порядочный чудак: никогда не упускал случая высказать напрямик свое мнение и хохотал до упаду надо всем, что казалось ему забавным или смешным.

— Ну, девочки, — осведомился дядя Том после поцелуев и разспросов о здоровье,- как подвигаются ваши дела? Выучили свои роли, а? Люцина, дружок, ну-ка: акт 2-й, сцена I, левая страница, последния слова: «Неведом жребий»… Что следует дальше, а? Продолжай: «Избави Бог»…

— Ах, да, — подхватила мисс Люцина, — я вспомнила…

— Делай паузы там и сям, — советовал старый дядя, который был великим критиком. «Пусть счастье наше и любовь растут», — ударение на последнем слоге «тут»; затем пауза — раз, два, три, четыре, — и опять произноси, повысив голос: «как наших дней число расил». Ударение на слоге «дней». Вот как надо декламировать, душа моя; положись на твоего дядю по части ударений. Ах, Сем, как поживаешь, юноша?

— Отлично, дядя, благодарствуйте, — отвечал мистер Семпрониус, который только что вошел с несколько странным видом; он сильно смахивал на дикаго голубя, благодаря черным кругам под глазами: результат постоянной пачкотни жженой пробкой. — В четверг, конечно, мы вас увидим?

— Как же, как же, мой милый!

— Как жаль, что ваш племянник не догадался пригласить вас в суфлеры, мистер Бальдерстон! — прошептала миссис Джозеф Портер. — Вы были бы неоцененны на этом месте.

— Да, я льщу себя мыслью, что справился бы сносно с этой задачей, — отвечал дядя Том.

— Мне надо заранее выговорить себе местечко возле вас на представлении, — продолжала миссис Портер, — тогда, если наши милые юные друзья в чем нибудь ошибутся, вы укажете мне сейчас их ошибку. Это будет преинтересно.

— Сочту за счастье быть вам полезным в чем могу.

— Помните же наш уговор.

— Можете положиться на меня вполне.

— Не знаю, почему, — сказала миссис Гетльтон своим дочерям, когда оне сидели вечером все вместе вкруг камина, — только мне страшно не хочется, чтоб миссис Джозеф Портер пришла к нам в четверг. Я уверена, что она замышляет что нибудь.

— Во всяком случае нас она не может поднять на смех, — надменно возразил мистер Семпроний Гетльтон.

Давно ожидаемый четверг настал своим чередом и, как философски заметил мистер Гетльтон старший, «не принес с собото никаких неприятностей, о которых стоило бы говорить».

Пробило семь часов; публика стала собираться; все, что было выдающагося и шикарнаго в Клафаме с его окрестностями, быстро наполняло зрительный зал. Сюда явились: Смиты, Гоббинсы, Никсоны, Диксоны, господа со всевозможными фамилиями, два альдермена, один будущий шериф, сэр Томас Глемпер (возведенный в дворянское достоинство в прошлое царствование за поднесение адреса по поводу избавления кого-то от неведомо чего) и напоследок, — но не из последних — миссис Джозеф Портер и дядя Том, которые заняли места в центре третьяго ряда от сцены.