Любви все возрасты покорны и чем мужчина старше — тем покорней. Первопричиной моих интимных ожиданий являлась, конечно же, похоть, да только кто из нас, честных донских казаков, захочет в этом сознаться? Как раз-таки для сокрытия мыслей человеку и дан язык.

Мы сидели с нею на адаптивном диванчике в посту управления моим кораблём, пили ледяное шампанское и заедали его всевозможными фруктами из пищевого синтезатора — от банальной клубники, до картофельного гранд-ананаса и венчурной сикарайи. Я рассказывал Наташе об устройстве Вселенной и типах галактик, бортовой компьютер, повинуясь моим командам, на огромных экранах трёх планшетных мониторов прокручивал всяческие видовые картинки и устраивал анимированные представления, призванные проиллюстрировать то, о чём я толковал. Наташа сидела подле меня с самым заинтересованным видом и изображала, будто ей интересен мой рассказ, не знаю даже и почему: то ли потому, что это на самом деле было так, то ли просто в силу отлично усвоенных правил хорошего тона. Изредка я наклонялся к ней — то ли для того, чтобы лучше пояснить картинку на мониторе, то ли как бы случайно; иногда наши руки касались — когда я подавал ей очередной фужер или блюдо с фруктами. В такие мгновения я чувствовал её тонкие холодные пальцы, а мой многократно переломанный нос улавливал тонкие ароматы удивительной женской парфюмерии.

Интересно, где и как это она умудрилась отыскать женский парфюм на борту холостяцкого корабля? Неужели сумела заказать изготовление пищевому синтезатору? А ведь бортовой компьютер ничего мне об этом не доложил, шельмец…

Рассказывая Наташеньке об элипсообразных, неправильных, активных и сталкивающихся галактиках, я думал на самом деле о вещах и явлениях куда более прозаических и с мужской точки зрения интересных. Я бы даже сказал плотских. Сознание моё как бы располовинилось: одна часть мозга деятельно соображала, что бы сказать в следующую секунду, а другая блаженно вспоминала о том, как я стоял на утёсе в Лысых горах Даннеморы и целовал Наташу. Воспоминание было приятным, пробуждало определённое романтическое настроение и тревожило мужскую фантазию.

Процесс обольщения хорош и обоюдоинтересен тем, что не подразумевает спешки. Как и всякая психологическая игра он предполагает понимание участниками известных правил поведения и безоговорочное их принятие. Попытка форсировать события или пренебречь законами флирта грозит испортить всё удовольствие от общения: мужчина тогда покажет себя брутальным жлобом, а женщина произведёт впечатление редкостной дуры. В отличие от многих других человеческих игр, в эту можно сыграть всего один раз: иногда партию можно отложить и вернуться к доигрыванию через несколько лет, но никогда нельзя действительно обольстить одного и того же человека дважды. Закон жизни, однако.

Мы сидели рядышком, тёрлись плечами, лёгкий игривый хмель развязывал языки (чем дальше — тем больше) и я, должен признаться, просто наслаждался этими минутами. Бывают в жизни такие ситуации… жаль, не так часто, как хотелось бы.

В какой-то момент, хлопнув очередной фужер бодрящей алкоголе-содержащей жидкости, я осмелел настолько, что запустив руку под наташину засупонку (для начала не очень глубоко). И пробормотал: «Мне кажется, мы с тобой сейчас думаем совсем о другом». Фраза эта в разных ситуациях хороша уже тем, что позволяет всякому понимать её на свой лад, а потому она одинаково уместна и на официальном мероприятии, и на интимной вечерине; после неё можно ударить в челюсть, а можно — поцеловать. Я, разумеется, сделал второе. Наташа позволила поцеловать себя в губы, без особого, впрочем, встречного поощрения и, улыбнувшись, прошептала:

— Ты действительно считаешь, что тебе следует это делать сейчас?

— Я не знаю, что скрывается за эвфемизмом «это», но если речь идёт о том самом, о чём я сейчас думаю, то я бы определённо «этого» желал бы именно сейчас, — с присущей мне находчивостью отозвался я.