— Ну что у тебя? — спросил Сен-Жермен.

     — Проводники готовы нас взять и даже выделят лишнего пони. Думаю, когда наши пути разойдутся, мы сможем у них его откупить.

     — Превосходно, — кивнул Сен-Жермен, подходя к маленькому, уже остывшему атанору. Дверца тигля долго не подавалась, пришлось ударить ее кулаком. — Золота много не получилось, но этого, — он протянул слуге горстку тускло мерцающих крошечных слитков, — хватит, чтобы расплатиться за пони и за переход. Остались у нас какие-нибудь деньги?

     — Пять связок медных и латунных монет и еще две связки — одна золотом, одна серебром. Короче, не густо.

     На деле сумма была значительной, но меньшей, чем те, какими они привыкли распоряжаться.

     — Придется расходовать драгоценные камни. Их у нас тоже не много. — Сен-Жермен подошел к окну и посмотрел на горы. — В Ширазе у нас не будет проблем. Там дом, там отличная лаборатория, а в стены встроены надежные тайники, где кое-что припрятано про запас. — Он звонко прищелкнул пальцами и встряхнулся. — А до тех пор попробуем экономить.

     — Конечно, хозяин, — кивнул Руджиеро. — Я заберу обе корзины. Потом вернусь за пергаментом и атанором.

     — Оставь их, — сказал Сен-Жермен. — Атанор в пути бесполезен, а пособие… пусть его изучают ламы. Надо же им хоть как-то расширять кругозор.

     Праздничный пир в монастыре Бья-граб Ме-лонг йе-шиз растянулся на всю ночь. Сен-Жермен в своей келье корпел над тибетскими текстами, переводя их на греческий и латынь.

     Наутро последние отголоски веселья угасли. Ламы в пышных цветных одеяниях заполонили весь внутренний двор. Там вращались молитвенные колеса и звучали тягучие песнопения, время от времени какой-нибудь служка — всегда неожиданно — бил в большой монастырский гонг. Вечером к собравшимся вышел Сгий Жел-ри. Он произнес короткое наставление, призывавшее верующих не вмешиваться в чужие дела, преследуя личные цели.

     — Слишком прямолинейно, — заключил Руджиеро, прослушав наставление до конца. — Возможно, я не все уловил, но, похоже, малыш метил в монастырского настоятеля.

     Сен-Жермен промолчал.

     — Мальчика ожидает трудная жизнь, — продолжил слуга, не смущаясь молчанием господина. — Когда умер мой сын, я радовался, что ему не придется страдать. Что ощущают родители такого ребенка?

     — Он ведь не умер, — пробормотал Сен-Жермен.

     — Не умер, но для своих близких он все равно что мертв.

     Ночью верующие постились, но Сен-Жермен счел возможным подкрепиться перед дорогой, поскольку к нему пришла Бдеп-ипа. Их ласки не отличались особенной пылкостью, однако это не имело значения. Женщина, задыхаясь от сладостных спазмов, кажется, даже и не заметила, как с нее взяли обычную дань.

     Перед рассветом Сен-Жермен в последний раз прошелся по коридорам монастыря Бья-граб Ме-лонг йе-шиз. Пони были уже навьючены, за ними приглядывал Руджиеро, осталось лишь прихватить кое-какую одежду и небольшой дорожный тючок.

     От сдвоенных комнат, где он проживал, веяло отчуждением. Опустев, они вновь превратились в монашеские клетушки, безликие и не способные пробудить в покидающем их постояльце даже намек на какое-то сожаление.