Сен-Жермен только кивнул.

     Было прохладно, однако не зябко. Где-то попискивали ночные зверьки. Сен-Жермен глядел на созвездия, перебирая в памяти их названия. Звезды казались менее яркими, чем наверху, в горах. Он слегка усмехнулся, радуясь темноте.

     — Господин? — окликнул его Руджиеро.

     — Мы готовы? — не оборачиваясь, спросил Сен-Жермен.

     — Да.

     — Прекрасно.

     Когда это кончится, подумал он, когда же, когда?

     — Господин? — тихо позвал Руджиеро, обеспокоенный затянувшейся паузой.

     Темная фигура медленно повернулась.

     — Мы как-нибудь справимся, старина.

     — Вы не сядете в седло, господин? — Руджиеро не любил такие моменты. Хозяин голоден, от него не знаешь, чего ожидать. Он пожал плечами и направился к гималайским лошадкам.

     Сен-Жермен покорно пошел за ним.

     — Я пойду пешком, — тихо сказал он. — Так будет лучше.

     Деревня спала, их заметил только старик, терпеливо ожидающий смерти, но он тут же забыл о безмолвных ночных тенях. Дорога, обогнув кучку лачуг, вышла на горный склон. Потянулась ночь, и время ее измерялось лишь негромким размеренным стуком копыт.

     Рассвет застал их возле заброшенного строения. Ручей, над которым оно стояло, давно пересох.

     — Зато трава здесь густая и сочная, — сказал Сен-Жермен. Он оглядел груду камней, на которой покоилась огромная женская голова. — Судя по высунутому языку, это Кали. Ее призвание — разрушение. Что Кали делает над ручьем?

     — Она, между прочим, ведает и плодородием, — проворчал Руджиеро, привязывавший лошадок к кустам.

     — Ну да — страсть, связующая женское и мужское начала, ей также подвластна. Я чуть было о том не забыл. — Сен-Жермен кивком указал на руины. — Там могут быть змеи. Поглядывай, когда будешь укладываться, по сторонам.

     Ночью они опять двигались вверх, но крутизна подъема постепенно сходила на нет, и на большой высоте дорога сделалась ровной.

     — Вид отсюда, наверное, сказочный, — сказал Сен-Жермен, останавливаясь. — Особенно в ясные дни. На моей родине горы пониже. И все же милей их для меня ничего нет на свете. Каждому ведь мила своя родина, а?

     Руджиеро ничего не ответил. Горы меняются мало. Того же не скажешь о городах. Интересно, каким он теперь стал, его родной Гадес? Он был еще римским, когда Руджиеро там жил, но те времена ушли, и в Испанию хлынули мавры. А крестоносцы вообще переименовали Гадес в Кадис. Может ли человек считать своей родиной то, от чего не осталось названия?

     Прошло несколько суток, и в одну из ночей путь им преградили люди, вооруженные дубинками и ножами.

     — Мы мирные странники, — сказал Сен-Жермен на одном из ходовых в этих землях наречий, надеясь, что его выбор удачен, а выговор внятен. — Почему вы хотите нас задержать?

     Вперед вышел пожилой, но довольно крепкий мужчина.

     — Откуда вы? — надменно спросил он.

     — Мы идем из Бода, страны вечных снегов.