– Да перестань же ты, тетя!

Но она, конечно же, ничего не слышала, он и сам‑то себя почти не слышал, так звенело в ушах. Он встал на ноги и плотно обхватил тетку руками. Тетка отчаянно вырывалась, и только тут Вилл запоздало обнаружил, что она ничуть не выше его. Да когда же это произошло? Когда его привезли в деревню, он был хорошо если ей по пояс.

– Тетя Энна! – крикнул он ей прямо в ухо. – Это я, Вилл, я здесь и никуда не подевался.

– Вилл. – Теткины глаза наполнились слезами. – Ты никчемный, непоседливый мальчишка. Ну где ты гуляешь, когда дома полным‑полно дел?

За ее спиной он увидел площадь, сплошь исполосованную чем‑то черным и чем‑то красным. А длинные штуки, валявшиеся на ней, были очень похожи на трупы. Вилл сморгнул и присмотрелся получше. И еще на площади было много людей, и люди эти наклонялись над мертвыми телами. Что‑то с ними делали. У некоторых лица были вскинуты к небу, словно люди эти отчаянно голосили. Только он их, конечно, не слышал из‑за звона в ушах.

– Тетя, я поймал двух кроликов! – крикнул он тетке в ухо, чтобы та услышала. Кролики, по счастью, никуда не пропали, так и висели у него на плече. А ведь могли бы – в такой‑то неразберихе. – Вот нам и будет чем пообедать.

– Это хорошо, – сказала тетка. – Пока ты моешь крыльцо, я их как раз и разделаю.

Чтобы выкинуть из головы страшные мысли, Слепая Энна занялась домашними делами. Она тщательно обмела потолок и выскребла пол. Она заставила Вилла до блеска начистить все ножи и вилки. Затем вся мебель была разобрана, вычищена и собрана снова. Половики потребовалось не просто постирать, но даже прокипятить. Маленькую филигранную шкатулку с ее сердцем потребовалось достать из буфета, где она всегда стояла, и запрятать в самую глубь кладовки. Список необходимых работ не имел, казалось, конца. Весь день до глубокой темноты тетка не давала ни себе, ни Виллу ни секунды продыху. Иногда он вспоминал о погибших друзьях и начинал плакать, и тогда Слепая Энна ковыляла к нему и стукала палкой, чтобы перестал. А перестав плакать, он уже больше ничего не чувствовал. А не чувствуя ничего, он чувствовал себя каким‑то чудовищем из‑за того, что ребята же умерли, а он ничего не чувствует. Думая об этом, он снова начинал плакать, но теперь прятал лицо в рукав, чтобы заглушить всхлипы, чтобы тетка не услышала и не начала снова бить.

Трудно сказать, когда ему было хуже – когда он чувствовал или когда не чувствовал.

На следующий день на главной площади деревни зазвонил призывный колокол; волей‑неволей всем сельчанам пришлось еще раз предстать перед своим новоявленным царем.

– О, сколь же глупы вы, жалкие создания! – возгласил дракон. – Вчера погибли шестеро детей, а с ними и старый Танарахумбра – тот, кого вы называли Точильщиком Ножниц, и все потому, что вы не умеете держать себя в руках.

– Это правда, – согласно кивнула Старая Ведьма Яблочная Бесси.

– Вы истощаете мое терпение, – продолжил дракон. – Хуже того, вы истощаете мои аккумуляторы. Мои запасы энергии быстро скудеют, и за день я не могу их толком пополнить. И все же теперь я отчетливо вижу, что мне нельзя быть царем‑чурбаном. Вы нуждаетесь в твердой руке. А потому мне нужен возглашатель. Кто‑нибудь мелкого телосложения, чтобы жил внутри меня и передавал наружу мои указания.

– Пусть это буду я, – сказала, выходя вперед, Черная Агнес, – я знаю свой долг.

– Нет! – презрительно кинул дракон. – Вы, дряхлые развалины, слишком уж хитрые. Я выберу из этой толпы кого‑нибудь другого. Кого‑нибудь простоватого… ну, скажем, ребенка.

«Только не меня, – беззвучно взмолился Вилл.