«Только не меня, – беззвучно взмолился Вилл. – Кого угодно, только не меня».

– Пусть будет этот, – сказал дракон.

Вот так и вышло, что Вилл стал жить внутри дракона. Весь этот день до глубокой ночи он по подробным указаниям своего повелителя изображал на листах пергамента чертежи неких устройств, похожих на стоячие велосипеды и предназначенных для подзарядки драконьих аккумуляторов. Утром он сбегал на край села в кузницу с повелением к кузнецу незамедлительно изготовить шесть таких штуковин. Затем он сходил к Старой Черной Агнес и передал ей от дракона, что весь этот день и каждый следующий шестеро селян, выбранных по жребию, или по очереди, или как уж ей там заблагорассудится, будут сидеть на этих велосипедах, крутя и крутя педали без малейшей остановки вплоть до самого заката, когда Вилл возьмет аккумуляторы и затащит их в чрево дракона.

Поднимая босыми ногами облака пыли, Вилл носился по деревне, стараясь поскорее передать все драконьи приказания, предупреждения и советы – в первый же день их набралось не меньше дюжины. От жестокого недосыпа все окружающее приобрело для него невероятную яркость и выпуклость. Зеленый мох на черепах, надетых на колья вдоль первой полумили Приречной дороги, саламандры, неспешно совокуплявшиеся на углях кузнечного горна, даже мертвая неподвижность плотоядных растений, поджидавших в теткином саду неосторожную жабу, которая приблизится к ним на расстояние броска, – все эти знакомые будничные картины преобразились. Все стало новым и необычным.

К полудню все драконьи поручения были выполнены, и Вилл пошел искать своих друзей. Мало удивительного, что на площади было пусто и тихо, однако пустыми оказались и улицы поменьше, соседствующие с ней. Подул и тут же исчез легкий ветерок. Затем Вилл услышал за углом высокий девчоночий голос и радостно на него побежал.

Там маленькая девочка скакала через скакалку и в такт себе пела:

Вот‑она‑я

Со‑всем‑о‑дна;

Как‑меня‑звать?

Поскаку‑чая‑Джо…

– Джоун! – обрадовался Вилл.

Поскакучая Джоун остановилась. В движении она еще занимала какое‑то место, но в состоянии покоя ее, почитай, и не было. Над ее маленькой чернявой головкой плясали сто тонюсеньких косичек. Руки и ноги у нее были словно из соломинок сделаны. Единственным, что имело тут нормальные (и даже свыше того) размеры, были карие сверкающие глаза.

– Я скакала до мильона! – сказала Джоун, сердито топнув крошечной ножкой. – А теперь из‑за тебя начинай все сначала.

– А ты просто, когда начнешь, начинай считать с миллиона один.

– Будто ты не знаешь, что так не по правилам! Чего тебе надо?

– А куда это все подевались?

– Кто‑то рыбу ловит, кто‑то охотится, в поле много работают. Кузнецы, жестянщик и Мрачный Тип делают стоячие велосипеды для Самозванцевой площади. Горшечница и ее подмастерья копают на реке глину. А целительницы засели в Курилке, и Пак тоже там.

– Вот туда я тогда и пойду. Спасибо, соплюха.

Поскакучая Джоун не ответила. Она уже снова прыгала через скакалку, сосредоточенно считая:

– Сто‑тысяч‑раз, сто‑тысяч‑двас…

Курилкой называли шаткую лачугу с некрашеными стенами, стоявшую так глубоко в зарослях тростника, что при сильном дожде она всерьез рисковала утонуть в болоте. Под навесом ее крыши осы слепили себе гнездо и теперь постоянно крутились рядом. Вилл подошел к Курилке и без лишних церемоний открыл скрипучую дверь. Женщины дружно, как одна, вскинули на него глаза; перед ними на полу лачуги смутно белело тело Пака Ягодника. У всех как одной целительниц глаза были зеленые и никогда не мигающие, ну прямо как у лесных зверей. Они смотрели и молчали.

– Я т‑только хотел п‑посмотреть, чт‑то вы тут д‑дела‑ете, – заикаясь, выдавил заробевший Вилл.