В одиннадцать часов она нерешительно подошла ко входу в здание своего общежития, где в кои-то веки было пусто. Все остальные, должно быть, отсыпались с перепоя прошлой ночью. Саймон уже ждал ее снаружи; она увидела его через стекло дверей. Ее сердце громко застучало, и она твердо сказала сама себе, что он пришел только из-за старинной связи между их семьями. После чего потянула на себя тяжелую дверь и поздоровалась с ним.

– Привет, Ава. Господи, ты выглядишь совсем по-другому! – сказал Саймон, целуя ее в обе щеки.

– Правда?

– В лучшую сторону. Теперь ты гораздо больше похожа сама на себя. И мне очень нравятся твои очки, – добавил он. – Ты напоминаешь мне очень хорошенькую юную учительницу, у меня была такая, когда мне было семь. Я был страшно в нее влюблен, и с тех пор у меня слабость к очкам.

– Спасибо – наверное, – смущенно сказала Ава, заметив, что он тоже был в джинсах и майке.

– Ну я тут по дороге подумал, что, наверное, нет смысла водить тебя по известным туристическим местам – туда ты и сама сходишь, – так что я покажу тебе тот Лондон, каким его люблю я. Ладно?

– Отлично.

Он подставил ей локоть, она взяла его под руку, и они вдвоем отправились вдоль сонных воскресных утренних улиц.

Ава вернулась домой только в семь вечера, полностью вымотанная. Может, Саймон и был городским парнем, но, как ни смешно, что бы они сегодня ни делали, им приходилось много ходить пешком. Они прошли по Гайд-парку, остановились в Углу Ораторов, послушать будущих трибунов, высказывающих свои радикальные политические взгляды; некоторые из них были столь нелепы, что нашей парочке пришлось уйти, чтобы не расхохотаться вслух. Потом они прошли вдоль Темзы по дорожке от Вестминстера до Хаммерсмита, где остановились пообедать в пабе на берегу.

Ава наслаждалась каждой минутой этой прогулки, потому что они не осматривали древние памятники и не толкались среди туристов, желающих получше рассмотреть картину в музее, а просто говорили обо всем на свете. И в тех просторных местах, которые Саймон выбрал фоном этого дня, Ава перестала ощущать клаустрофобию – и физическую, и ментальную – и расслабилась.

День был теплым, и они сели обедать на улице. За едой Саймон рассказывал о своей работе, которую он только что нашел в одном из мюзиклов в Вест-Энде.

– Это не то, что я бы выбрал своей карьерой, я уже говорил тебе, я хочу писать песни, – признался он, явно смущаясь. – Но им были нужны музыканты, которые могут петь и играть на нескольких инструментах, и один мой знакомый позвал меня на прослушивание. Я пошел, и меня взяли. Честно говоря, я сам был удивлен больше всех, но, с другой стороны, это же зарплата. И когда шоу выйдет в полный прокат, у меня будет свободное время днем, чтобы писать свои вещи. У меня теперь даже есть собственный театральный агент. – При этих словах он закатил глаза.

– А о чем этот мюзикл?

– О, это про четырех знаменитых певцов из пятидесятых и шестидесятых. Там полно их хитов, так что это верный способ произвести впечатление на тридцати- и сорокалетнюю аудиторию.

– А когда он выходит?

– Недели через три. Если хочешь, можешь прийти на премьеру.

– С удовольствием.

– Только имей в виду – актер из меня очень так себе.

– Но ты можешь стать знаменитым, Саймон.