Я сжала губы. За что она меня благодарит?

Из дверей магазина высунулся Джон.

– Олив? Ты идешь или нет?

Оливия помахала нам рукой и скрылась в книжном, звякнув дверным колокольчиком на прощание.

Сэм обхватил голову руками и судорожно вздохнул. Потом принялся ходить кругами по тротуару, не опуская рук.

Я прошла мимо него и дернула на себя дверцу машины.

– Ты скажешь мне наконец, что происходит? Ты просто не любишь фотографироваться или тут что‑то серьезнее?

Сэм обошел «бронко» и, усевшись на водительское сиденье, захлопнул дверцу, как будто хотел оставить Оливию и наш странный разговор за пределами машины.

– Извини. Я просто... на днях видел одного из волков, к тому же у меня и так из‑за Джека нервы на пределе. А Оливия... она же вечно нас фотографировала. В волчьем обличье. А у меня же глаза... я испугался, что Оливия знает про меня больше, чем говорит, ну и сорвался. Я знаю. Я вел себя как полный псих.

– Угу. Повезло тебе, что она вела себя как еще более полный псих, чем ты. Надеюсь, она мне позвонит.

Меня грызло беспокойство.

Сэм коснулся моего локтя.

– Пойдем куда‑нибудь поедим или поедем домой?

Я застонала и прижала ладонь ко лбу.

– Поехали домой. Господи. Мне так не по себе. Скорее бы выяснить, что у нее на уме.

Сэм ничего не ответил, но я не обиделась. Я вновь и вновь прокручивала про себя слова Оливии, пытаясь понять, почему наш разговор вышел таким неловким и что осталось недосказанным. Надо было еще поговорить с ней после того, как она попросила прощения. Но что еще можно было сказать?

Домой мы ехали в молчании, пока до меня не дошло, как эгоистично я себя повела.

– Прости, я испортила все свидание. – Я накрыла ладонью свободную руку Сэма, и он сплел свои пальцы с моими и сжал их. – Сначала распустила нюни, чего вообще‑то никогда не делаю, а теперь Оливия совершенно выбила меня из колеи.

– Заткнись, – ласково сказал Сэм. – У нас еще весь день впереди. И потом, приятно в кои‑то веки видеть твои... эмоции. Не все же тебе быть стоиком.

Эта мысль меня насмешила.

– Стоиком? Мне это нравится.

– Я так и думал. Но приятно ради разнообразия какое‑то время не побыть размазней.

Я рассмеялась.

– Вот уж кем‑кем, а размазней я бы тебя никогда не назвала.

– Так ты не считаешь меня нежным цветочком но сравнению с собой? – Я снова рассмеялась, и он настойчиво поинтересовался: – Ладно, а кем тогда ты бы меня назвала?

Я откинулась на спинку кресла и задумалась, и Сэм с сомнением поглядел на меня. Для сомнений у него были все основания. Я не слишком хорошо управлялась со словами – во всяком случае, с абстракциями и описаниями.

– Ты – человек тонко чувствующий, – отважилась я.

Сэм перевел:

– Слезливый.

– Творческая личность.

– Несчастный эмо.

– Вдумчивый.

– Жертва фэн‑шуй.

Я чуть не поперхнулась от смеха.

– Какое отношение фэн‑шуй имеет к вдумчивости?

– Фэн‑шуй учит расставлять мебель, растения и прочую дребедень вдумчиво. – Сэм пожал плечами. – Чтобы добиться душевного спокойствия. Дзена. Ну и все в таком духе. Я не до конца понимаю, как это получается, за исключением вдумчивости.

Я шутливо ткнула его кулаком в плечо и выглянула в окно. Мы проезжали дубовую рощицу, расположенную по пути к моему дому. Тусклые бурые листья, сухие и мертвые, трепетали на ветру, дожидаясь порыва, который налетит и сорвет их с ветвей. Вот оно, правильное слово для Сэма, подумала я. Преходящий. Листок, до последнего цепляющийся за мерзлую ветку.

– Ты красивый и грустный, – сказала я наконец, не глядя на него. – Как твои глаза. Ты – как песня, которую я слышала в детстве и забыла о том, что знаю ее, пока не услышала снова.