- Лучше послать в битву одного ягуара, чем стаю койотов.

    «Ты не прав, ублюдок, - подумал Фарасса, - не прав, считая себя ягуаром. Тебе далеко до атлийских душителей! Вот они - ягуары! И поклоняются ягуару! Ну, сделаешь дело - убедишься, как ошибался».

    Они уставились на окровавленный песок, где два пернатых бойца, раскрыв клювы и испуская клекочущие вопли, продолжали с бешенством наскакивать друг на друга. Коричневый с оранжевым гребнем хромал все заметнее, по груди его стекали алые струйки; пестрый казался пободрее. «Пожалуй, я выиграю у Лодды тыкву с пивом», - подумал Фарасса и, подобрав гость песка, швырнул его в сцепившихся птиц.

    - Я сделаю, - произнес Орри, почесывая грудь. Время двигалось к полудню, солнце палило, и стрелок вспотел под толстой кожаной накидкой. - Я сделаю, пресветлый господин. Только…

    - Только? - Фарасса стиснул кулак.

    - Это будет стоить дороже… дороже, чем с теми санратами и купцом… и дороже, чем с любопытным жрецом.

    - Почему?

    - Наследник сильно разгневается…

    - Тебе какое дело? Пусть гневается, лишь бы не заметил, откуда вылетела стрела! Вот если заметит… Ну, тогда тебе и чейни не будут нужны, Орри Стрелок. За них не купишь легкую дорогу в Чак Мооль.

    - Верно, господин. Но я сделаю дело, а ты - ты должен заплатить справедливую цену. Риск велик. Этот Грхаб, сен-намит… Глаз у него как у сокола…

    Торговля начала забавлять Фарассу. Он не считал себя скупым, но никогда не платил лазутчикам лишних денег, ибо Очаг Барабанщиков был относительно небогат. Его основными задачами - разумеется, официальными - являлись рассылка по городам и весям свитков, в коих была изложена воля сагамора, и соблюдение законности в стране, на что взимался специальный небольшой налог - судебная подать. Кроме того, выдавались дотации из казны - для содержания лазутчиков в Великих Очагах и на кейтабских Островах. Были у главы глашатаев и свои собственные люди, вроде Орри Стрелка и Лодды, тоже стоившие немало; расходы на этих особо доверенных шпионов он покрывал из личных средств и денег, что удавалось утаить из податей.

    Впрочем, за горе и унижение сына Дираллы Фарасса заплатил бы любые деньги; другое дело, что показывать этого Орри не стоило. Эти кентиога так упрямы и жадны!

    - Ну, так сколько же ты хочешь, бычий помет? - спросил он стрелка.

    Тот посмотрел на арену, где пестрый приканчивал коричневого. Оранжевый гребень побежденного уныло свесился набок, он испускал хриплые крики и пятился шаг за шагом. Пестрый бил клювом, стараясь добраться до голой шеи врага.

    - Ты сказал, что цена этому керравао полсотни чейни, - произнес арбалетчик. - Но наложница молодого господина стоит больше.

    Бровь Фарассы дернулась. Хорошо обученные бойцовые птицы были дороги, и Орри правильно запомнил цену.

    - Если за керравао пятьдесят, - продолжал стрелок, - то за женщину - двести. И сразу! Годится, мой повелитель?

    - Двести чейни, полновесных одиссарских монет, были немалой суммой. Фарасса сунул руку за пояс, вытащил серебряный квадратик с головой сокола на аверсе и изображением горящей свечи на оборотной стороне, взвесил в ладони.

    - Двести чейни… Хорошо! Пятьдесят - сразу, остальное - когда сделаешь дело. .

    - Сто и сто! - буркнул стрелок.

    - Я сказал - пятьдесят!

    - А если она, - Орри выделил последнее слово, - останется здесь? Если наследнику не понадобится согревать постель в Фирате? Что тогда?

    - Оставишь задаток себе, - Фарасса выудил из-за пояса увесистый мешочек с серебром, немедленно исчезнувший под накидкой Орри.