Он обнаружил в ее характере новые черты. Она, например, злилась, когда он называл ее подругой, а не невестой. Если, говорила она, ты считаешь, что наше обручение было не всерьез, можешь убираться сейчас же, потому что мне надо устраивать свою жизнь. Он тут же переехал домой, потом они помирились, он опять поселился у нее, потом опять съехал… А время шло и шло. В настоящий момент он жил в своей квартире, определенности никакой не было, но он, как уже было сказано, предпочитал об этом не думать. Иногда ситуация напоминала о себе самым неприятным образом, вот как сейчас, в четверть седьмого утра, когда он открыл дверцу холодильника.

Ярнебринг проснулся в шесть. Он никогда не спал больше шести‑семи часов, даже после выпивки. Ему этого было достаточно, чтобы проснуться бодрым, отдохнувшим – и свирепо голодным. Еще с вечера его тревожили неприятные предчувствия, и они подтвердились, когда он заглянул в холодильник.

Ничего хорошего он не увидел. Вчерашняя скукоженная булка в пакете – какой идиот догадался сунуть ее в холодильник, но кто‑то все же сунул!.. Изогнутый кусочек сыра, глоток, не больше, апельсинового сока в бутылке и сморщенный помидор, явно знававший лучшие времена. Единственное утешение – почти полная коробка яиц. Когда он все это увидел, тут же возникло желание немедленно позвонить своей подруге‑невесте, она все равно жила по дороге на работу, но он взял себя в руки.

Что же, как настоящему полицейскому мне должно быть интересно преодолевать трудности, попытался он себя убедить. Мы не такие, как все. «Мы» – это большой мужской коллектив, к которому принадлежала и его подруга. Мы, черт нас подери, как дети, раздраженно подумал он, наливая в кастрюлю побольше воды, чтобы хватило и на кофе, и на яйца.

Через полчаса он уже сидел в метро, переваривая завтрак, состоявший из растворимого кофе без молока, полстакана сока, сомнительного помидора, вчерашней булки с несколькими стружками сыра и пяти яиц всмятку. Настроение было скверным, и он подозревал, что причиной тому не только завтрак.

Войдя в кабинет, Ярнебринг застал там Хольт, которая была на месте, судя по всему, уже давно, потому что успела написать объективки по убитому, соседям и стоявшим на улице машинам.

– Ничего существенного. – Она покачала головой.

– Черт возьми! Ты что, ночевала здесь, что ли? – Ярнебринг кивнул на толстую пачку распечаток на ее столе.

– Пришла час назад. – Она слегка улыбнулась и опять покачала головой. – Нике у отца эту неделю, так что у меня дома особых дел нет.

Ну, с этим я бы мог тебе помочь, подумал Ярнебринг, однако без знакомой уверенности, которую он испытывал до того, как обручился со своей девушкой. Идиот, мысленно обругал он себя, а вслух спросил:

– Нике?

– Мой сын. Разве я не говорила? Ему шесть, на будущий год пойдет в школу.

– Хороший возраст, – неопределенно протянул Ярнебринг. – А братья и сестры у него есть?

О чем я говорю? – подумал он.

– Только Нике. Других пока не предвидится. Так я тебе и поверил, подумал Ярнебринг, который вел подобные разговоры уже несколько лет.

– Ну‑ну, – улыбнулся он. Что еще он мог сказать? – Есть новости?

– Йес, – ответила Хольт и достала откуда‑то желтую записку. – Звонил коллега Фюлькинг из уголовки и спрашивал, не мог бы ты зайти к нему перед оперативкой.

– Вот оно что, – сказал Ярнебринг, прочитав записку.

Наверняка этот болван Бекстрём, подумал он.

– Фюлькинг, – повторила Хольт. – Это его называют Фюлльскалле?

– Вот именно, – кивнул Ярнебринг, – хотя непонятно почему.