Алёна рассказала все, что знала. Иначе все ушло бы в бессмыслицу.

— Все ясно, дочка, все ясно, — пробормотал Трофим и вдруг заказал себе водки, умеренное количество, правда.

Водка возникла на столе моментально.

— Знаешь, — глаза Лохматова чуть-чуть загорелись темным огнем, — прежде чем говорить об этом типе, я немного тебе приоткрою себя, дочка. А ты внимай, ты достойна. Слушай тему.

Сердце Алёны забилось: «вот оно, вот оно! Что «оно»?

Трофим взял сразу быка за рога:

— Тоскливо мне здесь, в этом мире, дочка, тоскливо. Тоска в натуре. Самая утробная. Потому что не мир это, а тюрьма. — Лохматов отхлебнул водки. — А мне надо, чтоб стены рушились, чтоб все двери в миры, видимые и невидимые, распахнулись, чтоб ширь была необъятная. Чтоб все было у меня как на ладони: от ада до Господа, до самого верху. Если помер кто, пусть кукарекает на том свете, а я погляжу. Чтоб все рожи — от диких до великих, при мне были, у меня, как в кармане, точнее, на виду. Чтоб не было стен между мирами, перегородок. Вселенную чтоб проглотить.

Алёна отшатнулась:

— Но если так, это означало бы разрушение всего миропорядка.

Лохматов захохотал:

— Так ведь этого я и хочу. Чтоб рухнул разум и мировой порядок. Чтоб хаос, великий хаос возродился. Чтоб все двери, даже в самое необъяснимое, были раскрыты… Чтоб гулять можно было бы по всей Вселенной… Волюшка, волюшка мне нужна… Вселенская волюшка…

Алёна с изумлением смотрела на него, и вдруг на ее глаза навернулись слезы.

— Вы оказались таким необыкновенным человеком, Трофим Борисович. Зачем же вы связались с криминалом, с бизнесом, с этими людьми-машинами, обреченными…

— Потом узнаешь. Но я ж не такой. И среди буржуев бывают исключения.

Алёна промолчала. Рядом возник человек с птичьим лицом и так же внезапно исчез.

— Вот так, как эта птичка появилась и исчезла, так же под боком у меня чтоб мильон потусторонних рож мелькало из всех параллельных миров, доступных и недоступных, как на твоих картинах. Чтоб ад и рай у меня были рядышком. Под боком. Хочу — рыло суну в ад, пропою про страдания, хочу — в рай загляну. Хочу — и в одном Едином Духе побываю. Чтоб все было открыто. Гулять, гулять Трофиму Борисовичу надо по Вселенной… А ведь здесь в этом мире, в этом срезе, на этой планетке — убого ведь до смешного стало. Что они со своей технологией носятся, что это дает, кроме тупого комфорта и смерти? Тоска здесь и скука идиотическая. Нелепый мир — и я с ним не согласен. Волюшка, волюшка, раскрой двери во все миры.

Алёна выпила рюмочку водки. Запила чаем.

— О, Господи, — проговорил Лохматов, глядя на нее. — Ты, дочка, не увлекайся, я за тебя в ответе.

— Трофим Борисович, — начала Алёна, — ведь то, что вы желаете, пожалуй, самому Господу Богу не под силу. Метафизически говоря, кто мог бы создать такое дикое мироздание?

— Не дьявол, конечно. Я шефа не люблю. Мелковат.

— Как вы его назвали: «шеф»?

— Ну, его звали и «князь мира сего» и так далее и так далее. А мы его попросту шеф. Не люблю я его. Он за своеобразный порядок, свой порядок. Говорят, что он ушел от нас, чтобы соперничать с Богом. Чтоб иметь достойного противника. Не с современным же ублюдочным миром людей ему возиться. Как это: «Нигде искусству своему он не встречал сопротивленья, и зло наскучило ему»… Но ничего у него против Господа не получится. И поделом. А мне волюшка нужна, чтоб гулять беспрепятственно по всему миру. Чтоб все на свете изменилось, вся суть и прежний порядок исчезли как сон.