Ведун приподнялся на ветке и рухнул вниз, целя ножом в заросшую щетиной шею. Кабанчик забился под ним, слега чуть не вырвалась из рук, но Середин навалился всем телом, вбивая нож еще глубже. Через несколько минут все было кончено. Олег упал в сугроб, хватая снег пересохшими от волнения и усталости губами.

    Он не стал свежевать кабана на морозе. Покряхтывая от усилий, взвалил его на плечи, подхватил слегу и побрел по своим следам к избушке Радомши. Хорошо еще, что выслеживая зверя, он не блуждал по лесу.

    С последними лучами солнца он выбрался к избе. Радомша стояла на крыльце, явно поджидая его, но прошла в дом, как только ведун показался из леса. Только серый котище запрыгал навстречу, проваливаясь в снег по шею. Олег сбросил груз возле крыльца и без сил рухнул рядом.

    Подсвинка они с Радомшей разделали прямо на снегу, бросая куски требухи крутившемуся вокруг коту.

    Мяса хватило на два дня: Середин чувствовал прямо-таки волчий голод, вставая есть даже ночью. Бабка только ухмылялась и подтрунивала над его аппетитом.

    Теперь он ежедневно приносил из леса добычу: что-то ели, что-то хранили в леднике. Бабка Радомша мелко рубила мерзлое мясо, сушила его на печке и раскатывала уже высохшее в крошку, гоняя кота, пытавшегося уполовинить запасы.

    Каждый день - утром и на ночь - Радомша заставляла его обливаться ледяной водой на снегу. Когда Середин в первый раз опрокинул на себя бадью, показалось, будто его хватили поленом по затылку. Но с каждым разом он все сильнее ощущал, как вода пробуждает организм, выгоняет хворь из тела, наливает его бодростью и силой.

    Однажды поутру Середин набрел на замерзший пруд с зарослями ивняка. Наломав целую охапку мерзлой лозы, ведун почти всю ночь отпаривал прутья в бане. Когда лоза стала гибкая, Олег попытался вспомнить свое увлечение плетением: раньше мог даже обувку соорудить. После нескольких неудачных попыток, он все же изготовил то, что хотел - метровой длины лыжи плотного плетения. Оставалось главное - подбить лыжи мехом, по примеру таежных охотников. Провозившись два вечера, он все-таки приспособил нарезанную на полосы шкуру кабана на полозья лыж. Бабка Радомша смотрела на него, как на больного, но когда он в первый раз встал на лыжи и покатил по насту, была вынуждена признать свою неправоту.

    Силы возвращались стремительно, словно кто-то вливал их в Середина - как виноградарь наполняет соком пустую бочку. Через десять дней после того, как ведун впервые выполз из схрона, он решил поговорить с Радомшей начистоту.

    Бабка, недовольно поджав губы, покачала головой:

    -  Сказываешь, это почти возле Турова? Знаю я Туров-городок. Туда летом, ежели от Киева, да ежели на ладье, и то в две седьмицы и добредешь, а сейчас, - она махнула рукой, - нешто так уж невтерпеж, а?

    Середин усмехнулся невесело, пожал плечами.

    -  Да-а, - протянула Радомша, - ну и присушила она тебя. Заговорам-то у нее выучился?

    -  Кое-чему и у нее, - уклончиво ответил Олег.

    -  Иди, раз уж собрался, - недовольно сказала бабка. - Мяса я тебе насушила в дорогу - заваришь, аль так погрызешь. А что ж, так в своих снегоступах и пойдешь?

    -  Так и пойду.

    -  Да… Ну-ка, пойдем-ка за порог, покажу чего.

    Она накинула на массивные плечи тулуп и вышла из избы. Олег надел душегрейку.

    Мела поземка, сосны и ели скрипели на ветру. Ведун сунул руки под мышки.