-  Что это? - просипел он.

    -  Зима, соколик, зима пришла. Лютень на дворе, али Сечень - кто как говорит. Через две седьмицы Касьяна встречать, а там уж и Навий день. Предков поминовение.

    «Мама дорогая, середина февраля», - быстро подсчитал Олег.

    -  Это сколько же я…

    -  Ага. Почитай, все проспал: и Солнцеворот, и Сварожки, и Коляды.

    -  Быть не может!

    -  Может, может. Да ты не стой столбом, еще простыть не хватало. Ну-ка, беги в избу.

    Хрустя по снегу босыми ногами, Середин затрусил к избушке. Сил хватило только, чтобы добраться до лавки возле печи. Олег рухнул на нее, блаженствуя в тепле, вытянул и прижал ноги ступнями к горячему боку печки. Радомша ввалилась следом, присела напротив. Ведун запахнул тулуп.

    -  Да ладно, - махнула бабка рукой, - стыдливый больно. А то я не нагляделась на тебя, пока ты без памяти валялся. Давай-ка, милый, мясо набирать будешь. Баню я истопила - попаришься. А завтра - в лес. Пропитание сам добывать будешь.

    -  Мне идти надо…

    -  И куда ж ты пойдешь, а? Три луны колодой лежал, из схрона еле выбрел. Вот отъешься - тогда в добрый путь. Небось, к девке какой?

    -  Не девка она.

    -  Ну, значит, баба. Разница невелика. Только все одно не дойдешь.

    Середин закрыл глаза. Да, бабка права. В таком состоянии, да еще не зная дороги…

    -  Вон, в сенях валенки. Надень, - велела знахарка, - да не сиди сиднем: коли спешишь, так шевелись.

    Мороз щипал лицо, норовил залезть под тулуп. Впрочем, пробираясь по сугробам, Середин вспотел: слабость давала о себе знать. После бани Радомша накормила его гречневой кашей с мясом, вручила длинный нож, проворчав, что с сабелькой в лесу делать нечего. Целый вечер он прилаживал нож к двухметровой слеге. Получилось коряво, но прочно.

    Он шел, прислушиваясь к звукам зимнего леса: постукивал дятел, снег падал с ветвей, потрескивали на морозе деревья.

    «Лося бы встретить, - мечтал Олег. - Нет, с лосем не справлюсь. Заяц убежит. Ладно, кого-никого найду, хоть целый день бродить буду».

    Иногда попадались лисьи следы, полузаметенные хвостом; вот здесь белка перебежала по насту, глубоко проваливаясь; прошел сохатый, но это было давно - снег в следах уже осыпался с краев.

    Возле огромного дуба Олег нашел место кормежки кабанов - снег был разрыт до самой земли. Ведун огляделся, выбирая себе укрытие, но деревья отступили от лесного великана, образовав небольшую поляну. Даже кустарник не рос в его тени. После нескольких попыток Середину удалось взобраться на нижнюю ветку, где он и устроился в развилке со всем возможным комфортом. В животе уже урчало от голода, и Олег пытался отогнать от себя видение свиной туши, целиком жарящейся на вертеле.

    Кабан вышел к дубу, когда солнце уже склонилось к закату, тени стали темно-синие, а мороз уже не щипал, а жалил щеки и нос. Это был даже не кабан, а подсвинок, пуда на два. Олег услышал его издалека: молодой кабан ломился сквозь кусты, похрюкивая и громко сопя. «Только бы не учуял», - взмолился Середин. Кабанчик высунул голову из подлеска, осматривая поляну. Олег замер, даже дышать перестал. Ни учуяв ничего подозрительного, животное двинулось прямиком к дубу, и зарылось с головой в сугроб, пробиваясь к земле.