— И чего же ты хочешь? — спросил Генри.

— Быть никем, — безжизненно произнесла Элен, склонив голову. — Быть такой, как все. Быть самой собой. Провинциальной простушкой. Поверь, Генри, я буду тебе плохой женой. Ты не обретешь со мной счастья. Я тебе надоем, я утяну тебя на дно, ты станешь со мной тосковать, а это для меня невыносимо.

— Я вообще-то рассчитывал, что ты, наоборот, вытянешь меня со дна, — прошептал Генри. — Вы с Нелли считаете меня героем и образцом совершенства. Но, положа руку на сердце, должен сказать, что я совсем не такой. Я хочу жить обычной жизнью.

— Генри, в тебе все необычно. Все. Дай-ка я тебе кое-что скажу. Когда ты погиб, вернее, доктор сказал нам, что ты погиб, я испытала только облегчение. Облегчение — слышишь? Потому что знала, теперь мне не нужно тебя дальше любить. Доктор Аиртон считал, что настроил меня против тебя, наврав с три короба, что ты подстроил мое изнасилование, и поэтому не удивился, когда я, узнав о твоей смерти, не выказала ни ужаса, ни отчаяния. Но подлинная причина была в другом. Я ни на мгновение не поверила Аиртону. Он ненавидел тебя из зависти, из-за того, что ты вечно выставлял его дураком. Я не стала плакать о тебе вовсе не потому, что поверила Аиртону. Я испытала облегчение. Огромное облегчение. Когда тебя не стало, я почувствовала, что, может быть… может быть, мне удастся зажить прежней скучной, унылой жизнью. Внутри меня двигался твой ребенок — большего мне было не нужно. Я чувствовала, что смогу вырастить и воспитать его в любви. Он не будет от меня требовать того, что требовал ты…

— Элен, ты вообще понимаешь, что несешь? Требовал? Чего я от тебя требовал?

— Ничего, — просто ответила она. — Ничего. В этом-то вся и беда. Я была тебе не нужна. Каждые пять минут ты спасал мне жизнь. Как я могу стать женой человека, который постоянно спасает мне жизнь, причем самым что ни на есть благородным образом? Старина Том. Он просто отправился на казнь и стал мучеником. Но ты был самим совершенством и принес в жертву всех, кто тебя окружал. Знаешь, когда меня насиловали, а ты сидел привязанный к столбу кровати, знаешь, Генри, на кого ты был похож? На Христа. На Иисуса, распятого на кресте. В твоих глазах я видела отражение собственных мук. Как я тебя тогда ненавидела. Ненавидела. Ненавидела… — Плечи девушки затряслись, и она начала всхлипывать.

Генри вытащил из кармана платок и протянул его Элен:

— Ну будет тебе, милая, перестань. Вот, возьми. К чему устраивать сцену?

Наконец Элен успокоилась и громко высморкалась. На этот раз уже Генри взял ее за руки, и девушка не отстранилась.

— Я же справилась, — прошептала она, — справилась. Ты мне приснился, там, в степи. Такой чудесный сон. Мы занимались любовью, потом попрощались, и с тех пор я жила спокойно.

— Опять сны, — вздохнул он.

— Да, Генри, сны. Может, все это был лишь сон?

— Только не для меня.

— Теперь у меня есть ребенок. Я стала матерью. Теперь мне есть о ком заботиться. Ты обязательно должен увидеть Катерину. Она такая красивая, такая маленькая, такая беззащитная.

— С удовольствием, — ответил Генри, и что-то заставило его добавить: — Мне, право, хочется поглядеть на дочь Тома Кабота.

— Тебя это задевает? — спросила она. — Но ведь я должна была выйти за него замуж.