Я пытался доказывать, орал, визжал, показывал им расчеты и факты – все то, чего мы пытались добиться в результате своих научных поисков; Боже мой, ведь это был детский рак. Все бесполезно. Тогда я полетел в Вашингтон и разговаривал с правительственными вандалами, пытаясь заставить их приостановить действие этих правил. С тем же результатом. Такая добрая и тихая компания, а? Ни для кого из них человек ничего не значит. Так что же мне оставалось делать, Алекс? Продолжать работать в Западной педиатрической в качестве сверхобразованного технического работника и отказаться от результатов пятнадцатилетнего труда?
– Пятнадцать лет, – проговорил я. – Это должно быть тяжело.
– Да, это было нелегко, но оказалось, что есть просто фантастическое решение. Здесь, в «Милосердной Деве Марии», я заседаю в правлении как полноправный член с правом голоса. Здесь тоже хватает идиотов, но я могу не обращать на них внимания. Я пользуюсь и привилегиями: мой второй ребенок, Амелия, принята в медицинскую школу в Майами и живет со мной. Моя квартира в кондоминиуме выходит окнами на океан, и в тех редких случаях, когда мне удается отправиться в Маленькую Гавану, я чувствую себя маленьким мальчиком. Это похоже на хирургическую операцию, Алекс. Процесс был болезненным, но результаты стоили того.
– Они просто идиоты, что потеряли тебя.
– Согласен. Пятнадцать лет – а они мне даже золотых часов не подарили. – Рауль рассмеялся. – Это не люди, а перед ними дрожат все врачи. Все, что для них имеет значение, это деньги.
– Ты имеешь в виду Джонса и Пламба?
– И еще ту пару псов, что ходят за ними по пятам, Новак и как там еще второй. Может быть, они и бухгалтеры, но очень напоминают мне головорезов Фиделя. Послушайся моего совета, Алекс. Постарайся не слишком увязнуть в тамошних делах. Почему бы тебе не приехать в Майами и не применить свое мастерство там, где его оценят по достоинству? Мы вместе напишем на какую-нибудь субсидию научную работу. Сейчас на первое место вышел вопрос о СПИДе – от него так много горя. Две трети наших пациентов с гемофилией получили зараженную кровь. Ты можешь здесь быть полезным, Алекс.
– Спасибо за приглашение, Рауль.
– Оно искреннее. Я помню пользу, которую мы принесли, работая вместе.
– Я тоже.
– Подумай об этом, Алекс.
– О'кей.
– Но, конечно, ты этого не сделаешь.
Мы оба рассмеялись.
– Можно мне задать тебе еще один вопрос? – спросил я.
– Тоже личный?
– Нет. Что тебе известно об институте химических исследований Ферриса Диксона?
– Никогда не слышал о таком. А что?
– Он выдал субсидию одному врачу в Западной педиатрической. И больница выплачивает свою долю в этой субсидии.
– Серьезно? И кто этот парень?
– Токсиколог по имени Лоренс Эшмор. Он написал работу по эпидемиологии – что-то о детском раке.
– Эшмор... Никогда не слышал о нем. Какой эпидемиологией он занимается?
– Пестициды и процент заражения. В основном теоретическая работа, игра с числами.
Рауль фыркнул:
– Сколько же денег отпустил ему этот институт?
– Почти миллион долларов.
Молчание.
– Что?
– Это правда, – подтвердил я.
– И больница выплачивает свою долю в субсидии?
– Круто, да?
– Абсурд. Как называется этот институт?
– Институт Ферриса Диксона. Он субсидировал еще только одну работу, но дал значительно меньше. Какой-то экономист по фамилии Зимберг. |