По мере того как Сьюзен переходила из комнаты в комнату, свет в доме зажигался и гас по ее требова­нию, но всегда он был приглушенным, достаточным лишь для того, чтобы ни на что не налететь в темноте.

В кухне Сьюзен достала из холодильника сандвич со сладким яичным кремом и с наслаждением съела его, наклонясь над раковиной, чтобы потом все крош­ки можно было смыть в отверстие водослива, скрыв таким образом все следы своего преступления.

Сьюзен вела себя так, словно в спальне наверху действительно спали родители, а она похитила и съела Это пирожное вопреки их запрету.

Какой же юной она казалась в эти мгновения! Ка­кой юной и очаровательной!

И какой беззащитной...

Проходя по дому, как по лабиринту темных пе­щер, Сьюзен то и дело натыкалась на зеркала. Ино­гда она отворачивалась от них, стесняясь своей наго­ты, а иногда, наоборот — привставала на цыпочки, закидывала руки за голову и приподнимала пышные золотистые волосы, пародируя профессиональные движения кинозвезд и фотомоделей.

Это было так наивно, так по-детски непосредст­венно и мило.

Наконец она оказалась в просторной, слабо осве­щенной прихожей, и, не обращая внимания на про­хладу выложенного восьмигранными мраморными плитками пола, холодившего ее босые ступни, оста­новилась перед высоким, в рост человека, зеркалом. Оно было заключено в позолоченную резную раму, и, глядя на свое отражение в толстом венецианском стекле, Сьюзен подумала, что оно больше похоже не на зеркало, а на портрет — на ее собственный порт­рет, написанный кем-то из старых мастеров.

Внимательно и с интересом рассматривая свое обнаженное тело, она невольно удивилась тому, как все пережитое не оставило на нем никаких следов. На протяжении многих лет Сьюзен была совершен­но уверена, что каждый, кто только взглянет на нее, сразу заметит на коже страшные шрамы пережитой боли, выжженные слезами бороздки на щеках, пе­чать стыда на челе и пепел вины в серо-голубых гла­зах. Но, по крайней мере внешне, она выглядела со­вершенно целой и невредимой.

За последний год Сьюзен окончательно поняла, что она была ни в чем не виновата. Она была не пре­ступной блудницей — жертвой. Следовательно, у нее больше не было причин ненавидеть себя.

Чувствуя, как тихая радость переполняет ее, Сью­зен отвернулась от зеркала и, поднявшись по широ­кой мраморной лестнице, вернулась в спальню.

Стальные жалюзи на окне были опущены. Между тем она хорошо помнила, что, уходя, оставила их поднятыми.

— Альфред, доложи о положении рольставней в спальне.

— Рольставни опущены, Сьюзен.

— Я вижу, но почему?

Вопрос остался без ответа. Дом не понял вопроса и промолчал.

— Я оставила их поднятыми, — настаивала Сью­зен.

Бедный Альфред, куча тупых железок! Он мог ре­шать сложнейшие математические задачи, но интел­лекта у него было не больше, чем у табуретки. По­следняя реплика Сьюзен не была заложена в его про­грамму распознавания голосовых команд, поэтому он ровным счетом ничего в ней не понял. С тем же успехом Сьюзен могла обращаться к компьютеру по- китайски.

— Альфред, подними рольставни в спальне.

Зажужжал сервомотор, и жалюзи поползли вверх.

Сьюзен выждала, пока они поднимутся до поло­вины, затем сказала:

— Альфред, опусти жалюзи в спальне.

Стальные полосы остановились, потом стали

опускаться.