На первой сессии Леон расположился напротив, недалеко от меня, он уселся каким-то ввинчивающимся движением на маленькой скамеечке между двумя подушками. За исключением двух сессий, в течение первых 18 месяцев анализа он покидал свою скамеечку, только чтобы выйти в туалет. Он наблюдал за мной сквозь две разные пары очков — одни такие, как у его матери, а другие, как у его отца, — проверяя комнату и меня на предмет малейшего движения или изменений. Любое изменение вызывало у него острую тревогу. Он казался моложе своих лет, подавленный, рыхлый и пухлый мальчик, демонстрирующий, что у него почти нет надежды на понимание со стороны других людей. Его внешность могла поразительно меняться. Внезапно он мог выглядеть некоей версией или своего отца, или своей матери. Он также «становился» маленьким больным младенцем, а по временам выглядел странно увеличенным в размерах. Эти изменения внешности были вызваны, я думаю, его проекцией в свои объекты и почти полным отождествлением с ними на раннем чувственном уровне. Фигуры, которые он впускал — или которые, как он чувствовал, вторгались силой — во внутренний мир, он переживал таким же физическим и конкретным образом: они завладевали им, и он персонифицировал их. Леон переживал анализ как нарушение спокойствия, которому он и противился и который он принимал, иногда с благодарностью. Он сказал однажды: «Я вас не хочу, но вы мне нужны».

Вначале, умостившись между своими подушками и быстро проверив комнату на предмет изменений, он проводил все сессии, молча пристально глядя в пол или на дверь напротив себя. Я выяснила, что он видит на полу точки, что они его «туда втягивают» и у него от них «головокружение», но что если отвести глаза, то можно выбраться. На двери, как он сказал, он «видит узоры». Он очертил то, что он называл «узором»: отчетливый пенис с мошонкой. Он описал, как дверь придвигается все ближе и ближе, но если выйти из комнаты и вернуться обратно, то дверь опять отодвинется на свое обычное место.

Он сообщал об этих событиях деловитым тоном в ответ на вопросы на протяжении многих сессий, причем тревога, стоящая за этими почти галлюцинациями, и то, как они приковывают его внимание, подвергались полному отщеплению. Он, похоже, фрагментировал в точки и узоры два пугающих внутренних объекта и перемещал их из своей психики на пол и на дверь. Там он наблюдал за ними, уходя от контакта со мной или с игровой комнатой, стараясь не утратить контроль и оставаться свободным от тревоги и от эмоционального содержания. Ему никогда не удавалось оставаться психически опустошенным и отстраненным надолго. Мгновение — и в нем вспыхивали ужас, или внезапная ненависть ко мне, или острая подавленность, или внезапная нежность. Он быстро избавлялся от этих интенсивных противоречивых чувств, которые «дергали и крутили» его. У него не прекращался конфликт: уйти в себя или допустить контакт, — этот конфликт отражался в положении его ног, которые то пятились назад, под его скамеечку, то выдвигались вперед на меня, то убирались опять. Иногда он затыкал себе уши, но чаще слушал внимательно. После первых нескольких месяцев его колоссальная латентная тревога значительно уменьшилась, что принесло ему большое облегчение, и, к изумлению его родителей, он сумел перейти в среднюю школу без паники.

Это подводит меня к теме эдипова комплекса у Леона. Необходимо было продолжать интерпретировать его страх перед малейшим изменением, его потребность опустошать свой разум, его желание постоянно вызывать у меня любопытство и пристальное внимание, его хроническую тревогу, что я его не пойму, а подойду слишком близко или затолкаю его чувства обратно в него, и т. д. и т. п. Но между кем и чем происходили эти процессы? Каково было их символическое значение, чему соответствовало то, как Леон помещал себя между двумя подушками на скамеечке? Каким значением было наделено то движение или изменение, которого он так боялся? Кем или чем была я в его переносе? В опустошенном мире Леона мне становилось трудно говорить о значениях: мои слова звучали искусственно, а если я настаивала, это, кроме того, вызывало у него тревогу и ненависть.