– Разобрали?

– Разобрал, но ничего не понял, – Федор Никанорович еща раз перечел текст: «пачпорт». С виду ерунда, а чувствуется, что писалось всерьез…

– Это бегунский паспорт, – сказала Ирина Ильинична, бережно вынув трубочку документа из рук Федора Никаноровича. Бегунский, – повторила она. – Большая редкость.

– Как так? – не понял Федор Никанорович. – Афанасий сын Петров… Да, так и есть, Афанасий Петрович.

– Вы его знаете? – удивилась, в свою очередь, Ирина Ильинична.

– Знаю, это совсем еще молодой человек. И вдруг – полиция Сионская, квартал Голгофский…

– Ну, что ж, паспорт сочинен в начале прошлого века, а выдан недавно, – Ирина Ильинична будто рассуждала сама с собой. – И ценность этого документа только возрастает. Вы, вероятно, слышали, Федор Никанорович, что крестьяне, став крепостными, долго не могли свыкнуться со своим новым положением, что они…

– Восставали, разумеется, – поспешил закончить мысль Федор Никанорович, но Ирина Ильинична покачала головой.

– Восстание крестьян – это, так сказать, коллективная форма выражения недовольства. Была и индивидуальная. Они убегали от помещика. Становились беглыми. Их ловили, наказывали, а они снова убегали. Но ловили не всех. Вот в то время и зародилась тайная организация, бегунская, как ее позже назвали. Сильная, прочная, жизнеспособная. Состояла она из пристанодержателей и проводников. Попадет беглый крестьянин в бегунскую пристань, и поймать его становится почти невозможным делом.

– Я не совсем понимаю, что представляла собой «пристань», она что, на реке какой‑нибудь была?

– Нет, не обязательно. Это просто дом вдали от широких дорог, где беглый мог надеяться на помощь. Там и покормят, там и переоденут, и проводника дадут, и расскажут, как идти, с кем идти, а главное – куда.

– Так за таким домом не трудно…

– Установить наблюдение? – улыбнулась Ирина Ильинична, разгадав профессиональное возражение, сразу же возникшее в голове собеседница. – Можно… Но оно ничего не дало бы. Ни один беглый через порог дома не переступал. Как правило, пристань была связана с ближайшими лесами сетью подземных ходов, и при малейшей опасности в доме оказывались только хозяева пристани. Все остальные уходили по тем же ходам на волю.

– Но это все, конечно, была капля в море. Вряд ли таких пристаней было много.

– Немного, но были. В Ярославской губернии – свыше пятисот. И это только по данным полиции. В самой Москве было обнаружено около дюжины пристаней. И шли они цепью до Урала и до Астрахани… И некоторые пути вели в Сибирь.

– Значит, этот паспорт…

– Бегунский паспорт. Его писали в издевку над официальным царским паспортом. Но для бегунских пристанодержателей он был вполне достаточным удостоверением личности.

– Прямо настоящие подпольщики, – восхищенно сказал Федор Никанорович, – Тут тебе и явочные квартиры и трамспортмые пути.

– А вы как думали, Федор Нижанорович? Вы что, думали, что только угнетение имеет традиции? Сопротивление раба, сопротивление угнетенного своему угнетателю насчитывает ровно столько же тысячелетий, сколько существует классовое общество. Не на пустом месте рождалась система конспирации, очень хорошо вам знакомая.

– Да и вам, Ирина Ильинична, – заметил Федор Никанорович. – Но меня сейчас интересует другое. От всего, что вы рассказали, отдает запахом столетий.